Автори / Станіслав Полонський / Поезії. Частина 1
Семь ночей — барабаном нагана.
В стену маятник бьёт, как Стаханов.
Ходят — двое — босыми ногами
По осколкам, осколкам стаканов.
Льётся холод в откинутый ставень.
Коврик мартовским снегом заляпан.
Купола с золотыми крестами,
Куб гостиницы рядом с ЛИАЛом.
Суета с записным алфавитом,
След от губ
Так случилось. Смотрите, снег выпал
И лежит на окрестном ландшафте.
Выйдем к паперти позже, попозже,-
На сегодня слоны уже розданы.
Только стельки словацких сапожек,
Перепачканы розовым, розовым.
*****
Пахнет озоном, эмалью шаровой,
магнитолентой, чифиром и ваксой.
Рёв вентиляции,
спины блестят в темноте, как под смазкой.
В круге колодца на сорок ступеней, в крупных
ячейках оранжевой сети, в прядях инверсии, в
облачной пене цели на Север идут на рассвете.
Не улететь. И сюда не доехать.
Над саксаулом, засохшим до звона,
носятся визги локаторных эхо.
День начинается. Пахнет озоном.
*****
Мобутовки расхристаны картинно,
в ботинки синий провод зашнурован.
Нас трое, не считая командира,
и мы неловки, словно у Джерома.
КП похож на кухню и на табор.
Не прикурить замусленный «Опал» нам: жующий
-рядом-
напалма.
Воздушный строй грохочет горным селем, по
«громкой» ругань, словно на Озерке. И выпадают
семечками цели из пышного подсолнуха
развёртки. Идёт к зениту первый день на Кушке. Чехлы от
кварцев пахнут самогоном. Жара такая —
скрещенные пушки жгут плечи через новые
погоны.
*****
Гремучих тоннелей гранитные норы,
вокзалов неправильный бут.
Мнёт, воздух боками вагон «Белый ворон»,
асбестовой скатертью путь.
По курсу закат парфюмерного цвета,
а над полотном, в пустоте -
зелёный /надежда/ и жёлтый /измена/,
и красный
Чернильные клейма в маршруте бессрочном,
синкоповых лент анаша.
Лиловых светильников ровная строчка
сшивает стерильный ландшафт.
Тускнеет под выхлопом стрелочный тенор,
и стынет сталистый мешок.
Надколотый колокол, врезанный в стену,
бьёт шёпотом: поезд ушёл.
*****
Пьёшь конденсат, если прочее вылилось. Воск
простыней, полигонное марево
под камуфляжем и за рычагами.
Пыль в Байконыре — раз,
глина в Кап.Яре — два,
щебень гранатовый в
Пьёшь кипяток, если зябнешь и голоден.
Презервативы белеют на насыпи,
и сев.сияний сухие настойки.
Чёрный танк в Вологде,
рыжий — в Архангельске,
*****
Надо мной кружится ангел синеокий -
трепет ярких крыльев звонче, чем хрусталь.
Я приду во сне к Вам — смутный и неловкий, над виском
панама, как венец Христа,
Было всё так больно, будет всё так просто. Отшумев,
утихнет гадкий ветер норд, Я явлюсь к Вам дочью —
ласковый апостол
тех, кому девизом стало «Never more!»
Девочка, не надо о прошедшем плакать,
пусть ресницы Ваши не роняют слёз.
Это только осень.
Вечер мягкой лапой
собирает души падающих звёзд.
*****
За фанерной стеною роем
ЭВМ
Новый год. В капонире трое
чачу пьют из грелки «Гудьир».
Калорифер сирокко цедит -пайки масла
плывут в кульках.
Лаз украсила «ложной цели»
нашинкованная фольга. Карамельный
горошек, цедра
и чифирные кружки встык.
Новый год. Коммутатор Центра
запузыривает твисты.
За сосенку — антенный анкер, пахнет
хвоей гашишный дым. ЦИАТИМ с
фитилём портянным создаёт боевой
интим.
К маскараду — комплект резовый, на
экранах метельный бег,
и в прицельный планшет врисован дед
Мороз с мешком «ДМБ»*
*****
Одиночка на двоих
*****
Зудят всенощную логометры, цветные
лампочки, как в церкви. В запас
натопленном вагоне ночами ноют
автосцепки
. Противогаз на телевизоре, подшивка
старых «Вокруг света». Один и тот же
вечер Визбора ворчит потасканный
кассетник,
и по звонку отказа вскинувшись,
напарник ботает по фене. Запластырен
пробитый триплекс брошюркой чёрной
от Матфея.
То дебаркадеры, то пристани, назад -
заснеженные кровли. Салонное окно
забрызгано предбывшей смены бурой
кровью.
Подруги веером и Судек,-
иных уж нет. А те далече.
В
крест восьмиконечный.
Диск Ахмадулиной
Звучит заутрене в затакт
слеза моя, сестра корунда.
На поруганье и поруку
пластинка Кромби мной взята.
О, как безоблачно черна,
как совершенна для крученья!
Её конверт белей Крещенья,
не выше паперти цена.
Как неуместны номера
на лике лакового диска,
когда твердит с запинкой дискант:
«Не умирай! Не умирай».
Но безболезненна печаль,
когда синкопы хлынут горлом,
когда хрипит, кружа на корде,
корнет цветного трубача,
когда в природе нищета
последних признаков сезона.
/И индикацией сенсорной -
лампад чуть рдеющих чета./
В спирали хрупкой тишина
в единоборстве с громогласьем.
Спешит, спешит кромешный пластик.
И я покоя лишена.
Послушна звуку, как Сезам,
гортань тонарма беззащитна. И льнёт к
виниловым морщинам моя алмазная слеза.
Именинное
Два пополуночи. Кончился первый квартал. В тюлечной
жести спокойно дымится ошнарик,
под майонезом газетные строчки РАТА.
Паблова «Девочка» машет приветливо с «шара».
Два пополуночи. Сидр, «Человек и закон».
Тишь, как в кабине, заклиненной меж этажами
Спутники связи знакомо висят за окном,
пыльное зеркало пыльный багет отражает.
Два пополуночи. Песенный голос далёк.
Свищет лимон, ненароком попав под ботинок.
Шумно дрожит и, наверно, стремится в полёт
слишком большой для набора клеёв холодильник.
Два пополуночи. Резкость — забытый стеноп.
Басом кукует будильник системы «Секонда».
Хлеб подвезли.
падает на пол соседка по клетке,
Два пополуночи. Стылой корой- баракан,
тени сплетается низкой оградкой в Тарханах.
Строем свободным со смены идут тараканы.
*****
Крик самолёта над цинковой пашней.
Олово белых ночей.
Девочка с насыпи машет и машет,
бог её знает, зачем.
В тусклом экранчике скачет Миронов,
тяга выводит «ты чей?»
Реет роса над промозглым перроном,
голубоватым, как чек.
Скверы бетонные. Сутки на убыль,
волглым вагонам вдогон.
Щёлок древес, и графитные срубы,
и
За сталинитом оконным проноет
сера сырых фонарей.
Катер под пыльного цвета бронёю
молча выходит на рейд.
Зыбкий мосток над недвижной Двиною,
воздуха светлый припой.
Этому странному звуку виною
оси на длинной кривой.
*****
Над рощей кричат перелётные гуси,
дощатый коттеджик росою умыт.
В окне проплывает то харьковский узел,
то поздняя готика рижской тюрьмы,
то нефтекачалки недружно кивают.
И в зале, невыспавшемся; как боец,
хрустит скорлупа на морёном диване,
украшенном выжженным «Н. К. П.С.»
Там крест придорожный с линялой иконой,
и ветка над стрехой, и день как стекло.
Железные двери. А иней в вагонах упрятан за восемь
пластмассовых пломб.
В кассете плеснёт ностальгический уксус:
полста дней разлуки — зелёный огонь,
падучие звёзды — горящие буксы,
исчёрканный атлас, рифлёный вагон.
В колхозной телеге трясёшься на сене;
родник в диком камне, запруда, и ток.
Закроешь глаза — и багровые стены
с метлахской мозаикой «Кипятокъ».
*****
Углеватость небес
и
Пулемётный шалашик.
Пак ставриды на кон.
Рефзапас МПС.
Восемь суток маячит
хаки трав Инстербурга
за промытым окном.
Люди в жёлтых жилетах
тащат шпалу — эх, ухнем -
нахлобучив овчину
от прусских ветров.
Ходит к мызе калека
отхлебнуть за отчизну,
и дежурный по кухне
с поганым ведром.
Семиструнный аккорд,
черепичная крошка,
фиолетовый вермут.
Восемь суток на кон.
И колючий забор
развороченной фермы за
промытым окошком
с калёным стеклом.
*****
Стрекочет вечер патрулями
над белой костью валунов.
шипит короткою волной.
К исходу лето. Пижма вянет.
С ноля часов рожок замолк.
Нам машет хвойными ветвями
разъезд, закрытый на замок.
По рифлям мелом метка ГОДЕН.
Григ — шорохом -,и мотобол,
и телефильмов «Метро Голдвин»
полупрозрачный мордобой,
и привиденческие шкалы,
и дым недлинных папирос.
Влечёт нас к хладным финским скалам
«Маваг» — трофейный паровоз.
Под рёв тифона «торопитесь!»
черновики летят за борт.
С ноля рисует самописец
режима ломаный забор.
А шторка буйно бубны мечет
над узким веером банкнот:
озёрный ветер, белый вечер.
Как флаг, приспущено окно.
Разлив чернил в дорожной сумке,
в вагонах — полный Юкатан. Идут к концу
вторые сутки восьмой поездки в никуда.
*****
Дышит туманом наклонная пажить.
Из кинескопа — капризней Ужока -
льётся капстранных короткометражек
искрой подёрнутая обнажёнка.
Склоны обтянуты лаковой тиной,
Дол белокаменным крестиком вышит,
Вверх /под колёса локомотива
бьёт из песочницы кремний/ и выше!
К стенке от стенки фланирует супник,
дочиста вытертый.
Сходят с нарезки
шестидесятые круглые сутки
самой восьмой и последней поездки.
Кренится уровень в банке красавки,
с рокотом катятся в кубрик гантели.
на монастырские шпили мотеля.
*****
Скорость, закрытый доступ,
на рычаге ладонь.
В бронхах дорожный воздух
-плещется, как хладон.
Кирхи и апельсины,
да полустанков сыпь.
Прыгают на резине
танковые часы.
Палинки полфлакона,
атласа ипподром,
палубой пол вагона
катится
В дизельной не без ада:
льются дымы, рыжи,
старенький компенсатор
жалуется на режим,
тринитротолуолом -
клапанный перезвон.
Давится радиола
фаршем коротких волн,
карты сданы под секу,
песню нудит адгут
и полтора парсека
занесены в маршрут.
Шпалы сияют настом,
оси мотают план.
Хлопковое масло
делится пополам.
Фальшпотолок затарен -
не налетел бы ЛОМ. (линейный отдел милиции)
Всадники и отары.
Всюду
Ветер, пути стальные.
Встречный
Секция «Ностальгия»
следует на Восток.
В трубках сипит махорка,
рельсы страну кроят.
Вентспилс и порт Находка — цитрусовые края.
*****
Саксаул и угодья целительной пижмы,
севера ли, пустыни ли масти тигровой -
прорезаются в поте древесные «Фиджи»
пассажирских салонов, залитых нигролом.
Возвращайся на рефрижератор, к пенатам:
там «Корриду» постыло транслирует Громин.
На обширных подворьях мясных комбинатов
запах мокрой соломы и пареной крови.
*****
За бортами природа кипит и уходит, как буги да роки.
На откосе белёный кирпич мне желает СЧАСТЛИВОЙ ДОРОГИ.
Колея рвётся вверх, как капрон.
В календарике сальдо с пассивом,
на колючих воротах ДОБРО…
и на кассовой ленте СПАСИБО.
И таксометр резвей кастаньет,
а в автобусе вольно не верить
слову шильдика ВЫХОДА НЕТ
над веслом пневматической двери.
Не успев, не успев, не успев,
эскапируешь рейсом на Киев.
Кто из шпона, гвоздей, ДСП
смастерит мне СЕМЬ ФУТОВ ПОД КИЛЕМ
на землице сухой, на тощой?
Вот проклятую
шрифтом «компьютер»
И в просторах «Экрана потерь»
где кумач по изнанке обоев,
сам собой, как эффект Сабатье,
возникает вопрос ЧТО С ТОБОЮ?
Но, стабильно, как цены на хлеб,
безотказнее огнива «Ронсон»
голубеет в клинической мгле
газосветное ЛАДНО. ПРОРВШСЯ.
Поздним утром, сырой, как нэпач,
ковыряя в подмышках спросонок,
сам себе трафаречу НЕ ПЛАЧЬ -по бетону аэрозолем.
*****
Парная охра кельи низкой рождает в памяти Чуфут
Здесь пляска с топотом под «диско»
и лестниц кружевной чугун,
жесть с адресами курсов кройки,
портье в оранжевых носках.
И над соседней бронекойкой
мемориальная доска:
«Здесь вече собирал К. Минин».
С тех пор дышать — один азот.
Бычки в томате на камине
и
Сожитель, цветом тёмный идол,
ловя «Маяк», зубрит Коран;
распяливают кариатиды
кумач с призывом к выборам,
и норовят три томных дамы
под душем вымыться за так,
и спасский бой в прогорклом гаме.
Июль, Гостиница «Спартак».
«Колокольчик» Я. П. Полонского
Ветка тополя бьёт в окошко
не строит рояль косая.
Смотрит в душу телёнок Гошка
удивительными глазами.
Батя шьёт мне треух из кошки,
орхидеи в саду увяли.
Трактористы с припевом пошлым
промывают в спирту детали.
В патефоне сгорела лампа,-
не придёт починять мой милый.
Непонятлив, что
что со мною он будет счастливый.
начинали, да не кончали.
Ни один министерский главбух
не сочтёт моих
«Колокольчик» Я. П. Полонского
Ветка тополя бьёт в окошко,
Карлолибкнехт гудит на смену.
Мне алоэ ввели подкожно,
а
Не «Камю», а шарко в стакане.
Как в Евангелки: просишь рыбу,
а дают не змею, так камень.
«Колокольчик» Я. П. Полонского
Ветка тополя бьёт в окошко,
во дворе сепаратор динькает.
Чтобы не было очень тошно,
нарисую себе Хампердинка.
Благоверный ушел на вызов,
видно,
Пахнет в горнице антифризом и
мужскими духами «Вымпел».
На конюшне скребётся Косинус,
за околицей дождик сеется.
А
не видать и в стекляшки Цейсеа.
*****
Жаркое лето на
пьёт мартини и
А на улицах Вашингтона -
беспокояще и колокольно
Капитолий трясёт чечёткой!
в лабиринте стекла и стали
восемь тысяч билетов Жёлтых
неожиданно забастовали.
Обыватели — обижаются
руки цепко дрожат над центами.
Скорострельные
a девчонки вальсок топочут
а девчонки хохочут ахово,
революцией, это точно
их сегодняшний шаг попахивает.
У излучины Потомака
Восемь тысяч девчат в бикини
Адресуют конгрессу маты
Этажами в
*****
Хоздвор провинциального театра
подсвечивает штауб- Млечный Путь.
Смотри: набита в небе перфокарта
программой нас с тобою обмануть.
Полпачки «Ту», фонарь лежит на досках,
напильник, переточенный на пырь-
Кого бояться! Рядом С. Полонский,
известный вурдалак и нетопырь.
Вдали гроза оттенками «неделек»,
мычат электровозы на бану.
Нас этот вечер в стиле психеделик
не обманул, отнюдь не обманул.
Блистает сыр в брикете непочатом,
под джинсами — расшитый Ирвин Шоу.
И ты всё чаще смотришь на бочата.
Качается в мензурке «Фокушор».
В кассете детонирует Синатра,
в который раз я слышу «Кочумай!»
Хоздвор провинциального театра.
Бела луна — дюралевый жетон.
Клочок письма и жёлтенькие фильтры
в песочнице под крапповым щитом.
Станиславу Полонскому
Бритва,
Револьвер,
природный газ,
кпеп
МН0ГО соблазнов
у тех из нас,
коих зовут поэтами.
Нынче рифмующих
тьма развелась — как не с «овином»,
так с „розовым"
Уйма
охочих
въезжать на Парнас
в своих
розвальнях
Сладко Боянам
ныть в теремах,
набриллиантинив
Вы вот писали:
быт вас оплёл.
Быт не причина — следствие.
Тоже работа:
давиться соплёй
в порах кабачьих есенствуя.
хватит
слюнявить унылый канон
вы из поповичей, што ли?
Вам бы греметь над оравой колонн
В поле, в прорабской, в штольне.
Стих свой крепите,
чтоб не стихал,
был чтоб б
и. Боям готовым.
Чтобы взрывную силу стиха меряли на мегатонны.
В песне и в жизни
будьте на «ВО!»,
ширьтесь, саженьтесь в росте.
Жизнь ведь
и песня стоят того,
А про духовку — бросьте.
*****
Шлюпка вашей судьбы рядом с пенногрохочущмм рифом.
/Губы к газовый кранам? или взять годовой академ?/
Утолю вашу боль
я, последний по счёту на великой Руси декадент.
*****
Тяжкие нерадостные мысли резко мой нарушили покой.
Струны счастья оборвались, разошлися мы с тобой
поэт В.Козин Танго
Мороз крепчал. К стеклу ласкались хлопья белые
и я грустил, к стене прижавшись жарким лбом.
Соседний столик был предложен метрдотелем вам,
и вечер стал для нас
Узнал я сразу ваше простенькое платьице
и с плеч стекающий песцовый палантин.
С фужером «Экстры» подошёл я к вам представиться,
сказать, что в жизни я трагически один
Глядели в душу мне тревожно и пронзительно
глаза, зелёные, как, скажем, ананас.
Я понял: распрощались с
я понял: вы меня узнали. «Здравствуй, Стас…»
Рыдала горько лидгитара в битинвенции, и слёзы капали в
тарелку консоме. Сказал я: Опоздали лишь на месяц вы…
Прощайте… Вам поможет горсовет.
за две полпорции тортю и винегрет,
и я ушёл под взгляд
моей единственной, покинутой навек.
Я шёл в пургу,
В глазах плясали бесами
мост, Гипромез, речных судов причал.
В тот вечер оборвались сразу две струны.
Искал я прорубь. А мороз крепчал.
*****
Не ходил в Багдад я с караваном,
ты меня не спрашивай о нём. Я на «точке»
под
Я сюда приехал не от скуки,-
тем, кто вёл меня,
до скуки дела нет
Боевым дежурством через сутки
занят нынче признанный поэт.
Тихо, будто флейта у Гассана,
говорит майор с лицом паши
об авиабазах Хоросана,
о коварных свойствах анаши,
о кровавых щупальцах у янки,
о БГ*- начале всех начал .. .
Чтобы я о дальней северянке
не вздыхал, не думал, не скучал.
*****
Душ Шарко,
доктор Робарт таблетошный ходит.
Пролетает сентябрь за рамой
точно так же, как в летошней годе.
Медикаменты мне впустую
Выпускать пеня -нет резонов.
Санитары, как я тоскую -так сейчас в
пиджачок резовый.
… На деревьях, наверно, почки.
Душ
Я пристёгнут стальной цепочкой к
неподвижный часам карманным.
*****
Заховалась луна за овинами,
ИСЗпролетел торопливо.
Бает небыли няня Арина мне
у постели моей терапийной
Тут парчок со
он, заметь, не край света,
Что за ним — я порою припомню,
только, сокол болезный, нечётко.
Много всяких чудес и кунштюков
за стеной, за калиточной дверью.
А народ там немного с причудой,
или, проще сказать, эфемерьный.
Там в столовой танцуй хоть за полночь,
ходят все как один без халатов.
И такси — вроде скорая помощь,
только стёкла не выкрыты матом.
Там микстуру не пьют — всё портвейны,
лазят с жёнами в горы, с чужими…
Тихо вторят баюльному пенью
переборы кроватной пружины.
Няня сводит в стерильнике накипь,
повествуя о всяком и разном.
Несуразица всё это, враки,
объяснимые ейным диагнозом.
Дж.Сэлинджер
Заховалась луна за овины.
Жись ни то и ни сё, как полбанки.
С кличем «Плотники, выше стропила!»
я пишу заявленье на бланке.
Что так долго прикидывать попусту:
полосатая роба ль, фата ли?
Вот стою я во ржи
и за руки прохожих хватаю.
Попытавшись тоску раскумарить,
заливалась
«Ежедневно в колхозной пивбаре
клёво ловится
Дождик кончился. Ветер, и снова
заховалась луна за овины.
Ах, зачем, дорогая зазноба,
ты над бровью берет заломила?
*****
Для нас расцветали цветы олеандров
в далёкой забытом заливе Кассет.
Вы с мягким акцентом шептали «не надо»,
шнуруя атлас элегантных корсет.
Но зов ваших плеч был настойчив и нежен,
зефир их не скован ажурами блодд…
Из сада звучало, как плач по умерший,
магнольевых листьев лазурное «Дон’т!».
Кармин ваших губ стал таким безнадежным,
и падал рассвет на жемчужный песок,
и был горизонт упоительно бежев,
и пел
*****
Заховалась луна за овинами,
плещут в омуте раки хвостом.
«Кибернетикой» Норберта Винера
я зачитуюсь, парень простой.
Я затягуюсь дымом «Кэмела»,
задавая быку отрубя.
Мучит парня вопрос: перед кем она
задаётся, Вивальди любя?
Я заслушаюсь
плачет Леннон под ситар…
А она всё хохочет меж девками,
аранжируя Баха для арф.
Я задумуюсь над экзистенцией,
Бьют меня рифмы Китса под дых.
Вокруг шеи свернуть полотенце бы,
камнем кануть бы в зелень воды.
Пополуночи диском стерео
клавесин щиплет фибры души.
Как комод полированным деревом,
на погоду мениск мой пишшит.
Так вот и обретаюсь: непонятый
и в грудях мировая тоска.
Приморился я. К омуту! к омуту!
Маску, ласты и — раков таскать.
*****
Заховалась луна за овинами,
утомившись ночными шумами.
Развожу проявитель глициновый
в занавешенном нужном чулане.
К абажуру слетаются мошки,
упражняясь в весёлом канкане.
Я фильтрую сульфит понемножку
и отраву роданистый калий.
А зазноба прищурилась с фотки,
что снимал я в сочельник на память.
К фенидону
за её за успехи на БАМе.
негатив получился гадкий.
Ладно с ней.
Пусть ей будет пухом
ватный спальник в чужой палатке.
Парафраз на тему И.
В монастырское окошко
луч ударит
Кислый воздух, слякоть — всё, что
означает термин «высидка».
О житье несносной Ирмы
повествует текст отэренный.
И худфондовские ширмы
подтверждают: всё потеряно.
Здесь молилась. Здесь рыдала.
А вот тут была бичёвана.
Измождённой, как Ротару,
монастырь сидел в печёнках.
А в миру …. оторвы,
и лихие кони ржали.
Монастырские затворы
от рыдании позаржавели.
Додав Art-Vertep 22 лютого 2003
Про автора
Художник-оформитель, фотограф фотоателье, оператор холодильных вагонов-секций… Он странно работал на случайных рабочих местах.
