Валєрія Маневич

Офіційний сайт Валєрії.

«Это только начало»

Он повернулся, открыл глаза и выдохнул - все было так же.

Вокруг все раскачивалось, шаталось и вело активный образ жизни, в такт стука колес. Все жило и двигалось, все, кроме него. Оглядевшись и послушав, он ощутил, что тишина этого плацкартного вагона, нарушалась лишь его дыханием и неровным стуком сердца.

Нижнюю полку, изрядно замаскированную под кровать, делила с ним мама. Она была против того, что бы её единственная кровиночка, её девятилетний сыночек, спал на полке один. Куда ему бедному, если он и дома с кровати падает, плохо спит, говорит во сне, а иногда может встать и бродить по комнате.

И по этому щупленький мальчик был придвинут к стенке и плотно приперт маминым телом. Хотя это тело было и не сильно внушительных размеров, но вероятно во сне, мама забывала про ребенка и принимала удобное ей положение. Повернувшись на бок и согнув ноги в коленях, она выглядела мило, но представляла очень большую опасность для того, кто спит позади неё.

И сегодня это был именно он.

Его звали просто и обычно - Станислав. Полное имя нравилось ему больше, чем мамино - Стасик. Иногда даже казалось, что она произносит его с маленькой буквы – стасик -, с каким-то сюсюканьем - сьтасик - и от подобных мыслей его каждый раз бросало в дрожь - сьтаси-и-и-к - эхом отдавалось в голове, - какая МЕРЗОСТЬ - думал он в ответ и дрожь проходила.

Лежа на боку, лицом к стене, он понимал, что ничего не сможет поделать. Спихнуть мать не хватит сил, хотя желание есть давно; согнуть затекшие ноги бесполезно, очень неудобная будет поза; и руку из-под себя он тоже вытащить не сможет, ведь слишком велика любовь матери к ребенку и порой на столько, что, попав между стеной и матерью, для разгрома ты выберешь именно стену. Он закрыл, привыкшие к темноте, глаза и глубоко вдохнул. Вжимаясь в стену, он хотел раствориться в ней, но этого не хотела стена. Он не был нужен даже холодной перегородке вагона.

И это его тоже удручало.

Его мать была педагогом по жизни и на работе. Быть сыном преподавателя русского языка и литературы, автоматически обязывало знать мамин предмет на пять. Для Стасика не было исключений, хотя мама работала в другой школе. В школе N37 она не сошлась характером с директором и педагогическим составом. И это немного спасло сына от, и без того вечного, надзора. Стоит только сказать, что в девять лет мальчик знает наизусть "Евгения Онегина", знает всю биографию Пушкина и Лермонтова, под принуждением пишет стихи, декламирует их же, и т.д...

Он выглядит лет на семь лет, имеет астму, плохое зрение и на фоне мамы смотрится как... ну неважно.

Его отец был летчиком, и по этой причине Стасику завидовали все одноклассники. Они с матерью познакомились в парке, как и все люди того времени. Его отец был... самолет разбился и после двух недель комы, он ушел, оставив вдову и сына, который праздновал в селе свое шестилетие. Хотя сын был крепок душей и читал газеты, мама рассказала историю о работе на севере и иногда сама писала письма, отправляла телеграммы и открытки на праздники. Он понимал, что все для его блага, но тайно плакал в подушку вечерами тех дней, когда вся семья со смехом сочиняла папе письма.

У него была младшая сестра - Людочка, которая не помнила папу, но с удовольствием рисовала ему рисунки. И ни кого не удивляло, что за шесть лет работы, папа не выслал ни одной фотографии. Сестренка выдалась на славу, по крайней мере, для мамы: хорошо кушала, хорошо весила, мало говорила и соглашалась со всем, что бы ей ни говорили - вылитая мама в детстве. Все это могло значить только одно: в этой семье ему не найти помощи и взаимопонимания.

НО ...

Из почтового ящика письма всегда брала мать: нам же строго запретили лазить туда. С тех самых пор, как "уехал" папа, маме приходило большое количество писем, но она ьне говорила от кого они. Все это казалось странным, тем более что, вечно шпионящая Людка, швистя зубом, часто повторяла:

- А нашей маме опять аишьт пишьмо пришьлал. Для Людки в этой жизни был один посыльный - аист, а он в свою очередь, работал на Деда Мороза.

- Там исё фотогл... , фотоглафии чузых дядей . И они такии некласивые.

И откуда она это всё узнавала, он не знал, но было приятно, что сестренка шпионит не только в пользу мамы.

О сестре можно говорить целую вечность, но только в программе "В мире животных". За всё своё безоблачное детство, она болела всего раз - свинкой, что вызывало смех соседей, хохот детей и самодовольное выражение лица на роже Стаса.

Итак, наш мальчик трясется в поезде.

Как обычно, на лето, для поправки здоровья, сына отправляли к бабушке, по маминой линии, а значит, все было беспросветно. Бабуля, казалось, была милой, хотя и имела довольно не располагающую к общению внешность. Бесцветные, запавшие, стеклянные, холодные, и ещё какие угодно, глазки, хитро щурились из-под седых бровей. Из-за отсутствия зубов, остаток был умело растыкан в полости рта, она порядком сильно шамкала, чем по началу меня очень пугала. "Покойной ночи" – тихо шепелявила она, когда в комнате выключали свет. И только мыши на чердаке вторили ей. Он продолжал поездку в село, к курам, свиньям, котам, собакам, мышам и прочей нечисти кишащей под ногами и вечно пищащей, лающей, кричащей и голодной.

Единственной отрадой в селе был сосед - дід Миколай - так называли его соседи. Он работал сторожем в лесничестве, а иногда охотился, по этому, в его волшебной сумке всегда было много рассказов и подарок от зайчика:

- Вот - начинал он, вздыхая, - шов я по лісу та на опушке, встретілся мені зайчішка сіренький, косоокий, коли побачів мене та й каже:

- А ви часом не дід Миколай? А я кажу - так я. А він тоді достає гостинець, і каже

- І у вас такий добрий хлопець, так ви віддайте йому гостинця.

И хитро, но по доброму открыто улыбаясь, дід Миколай протягивал мне деревянный кораблик или краюху черного хлеба, вкуснее которого он не знал во всей своей жизни. Жил он один, без жены и детей говоря, что холостым был с самого рождения, и не любит он этих противных женщин:

- Та навіщо мені оті жінки? Бу-бу-бу та бу-бу-бу. А я спокою хочу. И по правде говоря, Стас с ним был согласен.

Однако по селу говорили, что до переезда, в городе, была у деда жена, но при родах умерла “разом з дитём”. А он однолюб и в селе сколько девок на него - красавца запало, а он ни в какую, так и прожил в селе сорок лет в одиночестве, как сыч. Готовил сам, стирал сам, а когда хворал, то соседки помогали, кто чем. Кашель у него был, и бывало, как зайдется кашлять, то держись. Стасу он говорил, будто в нем сидит медведь, натуральный Михайло Потапыч, и всегда на любой вопрос у него имелся ответ, а коли не ответ так отговорка. И от таких сладких речей, загорались глаза у мальчугана, просыпался в нем охотник и страх, как тянуло на приключения.

Увидев худого, но счастливого Стаса, дід Миколай хлопал мальчугана по плечу и с присвистом восклицал:

- Ну, й здоровий же ти хлопче, ти й мене вже побореш!

- Такого великого парубка не соромно і дівчатам показувать та й на полювання відвезти.

Все улыбнулись, хотя каждый знал, что это великое преувеличение, а мама, от гордости ее распиравшей, даже всплакнула.

И вот тут и начиналось самое интересное...

- Пожалуй, на самом интересном мы и прервёмся. Хотя, я не уверена, что в этом бреду, может быть, что-то интересное. И кто это только написал? Артём Тавинский.... Молодец..., Тёмка! Просто неописуемая фигня! И ОТКУДА ТОЛЬКО ПОЯВЛЯЮТЬСЯ ТАКИЕ ГЕНИАЛЬНЫЕ... ЛЮДИ! Хотя, в принципе, если нечем будет заняться, то может быть я и сделаю одолжение этому писаке, дочитаю его рассказ о его собственном несчастном детстве. Какие странные бывают люди, казалось бы: всем обеспечен, дети послушные, работа неплохая, жена ничего (если верить предисловию), а его так, и тянет всем рассказать, каким он был уродом. И почему же тогда, нет его фотокарточки? Бедный Стасик!

Мама есть, сестра есть, отчим будет, а он сопли по бумаге разводит. Ах, мы бедные несчастные!

Ёлки, если же так и дальше пойдет, то каждая зараза будет писать мемуары, а с чем черт не шутит, может и мне тоже написать?... Жила - была маленькая девочка. А когда она подросла, то стала большой. Немного погодя, она постарела, а после - умерла... Вот и все - ясно и понятно. Без имен, диалогов, и подруг, такой короткой выглядит человеческая жизнь.

Вот такой и предстала перед нами 1/6 млрд-ная часть жителей на планете Земля. Некрасивая, но чертовски милая девушка, с серыми глазами, перегидроперитиной (выжженной) челкой, поломанными ногтями, но только на указательных пальцах, с самыми ужасными манерами и старушечьим именем - Екатерина Никифоровна Колокольчикова. Свою странную и красивую фамилию она получила ровно двенадцать лет назад, когда её – крохотную недоразвитую двухлетнюю девочку, с ветряной оспой, нашли на ступеньках детского дома, умирающую от синяков, кровоподтеков и голода. В подряпаных детских пальчиках левой руки, был, не по силам крепко, зажат маленький колокольчик. И, слава Богу, что мамаша додумалась приволочь её сюда.

Вот так и началась легкая жизнь детдомовской Катьки. Своё детство она помнит плохо и это, в основном, худая, глазастая и полностью лысая девочка (до десяти лет, пока у всего барака не вывели вшей). Она не была крутой, но в пешках - подлизах тоже не она ходила и за это её иногда били. Просто так, для профилактики. Она не переваривала, когда её жалели - била со злостью, и других не жалела, могла сочувствовать, но чаще молчала, а в душе смеялась и плакала. Для своих пятнадцати лет, она повидала слишком много. И хотя через месяц, ей стукнут все шестнадцать, она очень боялась этого дня. По тамошним правилам, родившаяся, дарила верхам подарки, за то, что ей позволили прожить ещё год. Но если ты немыслимыми способами смог дотянуть до шестнадцатого, то калым, отданный тобою за себя, должен был быть великим, как никогда, ведь на следующий день почти совершеннолетней жизни, детская жизнь прощалась с тобой и призывно рукой махала колония.

... На двенадцатый День Рождения, как необычно, Стас не поехал в село, а все потому, что мать захотела праздновать дома. В последнее время она сильно изменилась. Блеск в глазах и долгие разговоры по телефону, казалось бы, ни о чем не могли сказать, но ой! как это не было на неё похоже. Все ждали прихода мамулечки с работы, сумок, сладостей, праздника, телевизора и подарков.

Но дверь открылась и на пороге появилось новое платье, надетое на мать и букет цветов в её руках. Придерживая дверь ногой, чтобы не захлопнулась, с новой помадой на губах и невиданной улыбкой, но слишком наиграно, она произнесла:

- Дети! К нам папа приехал!

Людка с визгом бросилась на шею к совершенно чужому мужчине. Стас опешил, да он попросту офигел! Лицо вытянулось от изумления, а снизу висела улыбка, для виду. Он не двинулся с места, даже когда мистер присел рядом на диван. Мать засуетилась и со словами, "мужчинам пора поговорить", схватила малую и скрылась за кухонной дверью.

Чудовище похлопало Стаса по спине и сказало:

- Так вот как ты вырос, Славик!

- Я Стас!

- Да, да, забыл! - попытался сострить, но не получилось. Молчание затянулось, и все смотрели в пол.

Его примерно сорок лет выглядели довольно не плохо. Крупная и, в прошлом, мускулистая фигура, слегка обросла жирком, но все ещё мощно смотрелась. Светлые и седоватые на висках волосы придавали ему солидный вид, но тупое выражение лица, всё портило. Он работал стекольщиком, вот теперь Стас с гордостью мог стоять перед другими, закрывая всю панораму, и отвечать, что папа стекольщик. Но об этом он узнал от сестренки, а та, в свою очередь, из документов в кармане куртки. Хотя с маминых слов, он все также летал.

Стас понимал, что матери трудновато, но злило его, что эта РОЖА не повторила имена детей. Ну, да Бог с ним, поживем и посмотрим, что это за тип.

- Так с днем рождения тебя, малый! - выдохнул папаша после двухминутного молчания. Мы тут с мамкой поговорили и решили купить тебе...

В голове как всегда понеслись мысли: туда - сестренку, сестренку, сестренку, сестренку-у-у и обратно - братика, братика, братика, братика, братика, братика-а-а.

...все, что ты захочешь.

Мозги облегченно вздохнули.

- Хочу собаку, - недолго думая, ответил Стас, а потом еще не долго,- и в село.

Как в последствии оказалось, у товарища Александра Петровича аллергия на шерсть собак, у Елены Николаевны (матери моей) желание приобрести пылесос, а у Стаса с Людкой желание иметь Сенбернара. Победило детство, и в субботу на толкучке обрел хозяев черный комочек...

Катька отвернулась и сплюнула. Что-то ныло в горле и больно отдавало в затылке.

- Мать его за ногу, проблемные вы наши, - тихо выругалась она. Две сильные стороны боролись в ней. Одна хотела бросить к ядреной Матрене эту книгу и громко орать, что все они дебилы, и смерть у них такая же будет; что в гробу она видела их книги, нравоучения, детский дом, пособие на ребенка; что сама на них тапки белые надевала и, что первая горсть земли, которая упадет им на крышку гроба, будет брошена именно ею. Но ведь была еще и вторая часть, которая с не меньшей силой заявляла о себе, а хотела она вот чего. Дочитать эту увлекательную историю до самого конца, осознать, что ЖИЗНЬ УЖАСНА И ОТВРАТИТЕЛЬНА и скромно оплакав всю подушку, перевернув её несколько раз, покончить жизнь самоубийством. Но пока первой было больше второй, - она жила, а пока второй ещё оставалось - она читала книгу.

Было около шести утра, когда Катька невольно открыла глаза. Её любимое тело было самым зверским образом положено с кровати на пол, а попросту сброшено, нога инородного происхождения находилась у неё в паху, а чудные волосы безжалостно намотаны на чужую руку. Всё что она смогла экспромтом выпалить, так это:

- Могу ли я почтить за честь, столь ранний ваш визит?

И может, она бы ещё успела удивиться таким своим фразам и представить, что предки могли быть графьями, но она оказалась прервана ударом в челюсть. Какая досада! Может страна лишилась великого открытия и все надежды были так просто разбиты!

- Хепи пёздей ту ю! - шепотком прогнусавила особа с ногой, а проще Кобра.

- Ты таки дожила, сука! А так как ты нам ничего не подарила, то мы имеем полное право взять то, что мы хотим. Как бы мы не хотели, но такие уж порядки. Не мы их устанавливали, не нам и рушить.

Все они были жадные на шмотки, еду и зрелища. И как было плохо то, что ты и не мог догадываться, что с тобой будет. Могли просто бить, сделать лохом и последнюю неделю ты будешь их дежурным подтирателем, но было и самое страшное - Кобра была извращенной и очень любила наблюдать за потерей девственности у других, насильственным способом.

Отец насиловал её с семи лет, и она мстила всем, всякому и за всё. Ей было восемнадцать лет, но начальница любила её, как помощницу. В последствии, в двадцать три года, в состоянии алкогольного опьянения сожитель Мирошиной Ольги Павловны, в результате ссоры, нанесет четыре удара кухонным ножом в область шеи и грудной клетки и от полученных ранений потерпевшая скончается.

А пока она жива, очень здорова и держит ушибленную, о челюсть, руку и сильно ругается.

С ней было еще трое. Наследники, подлизы, гиены, черви, личинки мух навозных и просто безликие создания, которые не ели, а только доедали, которые били противника своего вожака, только тогда, когда тот без сознания. Им было не больше тринадцати лет, и они нашли в Кобре духовное единство, отдав ей свою честь, да она была и не против. И вот сейчас они, стоя поодаль, хихикали, подначивали над жертвой и предвкушали действо.

- Странно, что я тебя раньше не трогала. А ведь ты и впрямь подросла, но как-то все без опеки и доброго слова.

Как пугающе звучали добрые слова от Кобры. Видно прозвали-то её из-за сладостной речи – жертвенного заговора, а может потому, что глаз правый имел чудный желтый оттенок...

Слегка прейдя в себя после челюсти, Катька сказала:

- Ты сама знаешь, что у меня нет ни фига ценного, а шмотки как и у всех лежат в тумбочке, - говорить было тяжеловато. Наверное рожа опухла и мешала чужая нога, но лучше об этом помолчать.

Кобра взглянула на крысят, и они мигом рванули к тумбочке. Скрип дверцы означал, что лед тронулся, и день мог быть совсем не очень удачным. А сама сняла ногу - по всей видимости, тяжело было долго выдерживать позу победителя, но волосы держала крепко. Шестерки немного поколупавшись, кроме формы отрыли хрен чего, потому, что не было такого человека, который бы просто так подарил шмотки детдомовской девчонке.

Никогда Катька не рвалась за материальными ценностями и, наверное, не знала, что когда-нибудь от этого пострадает.

Кобра злилась и не долго думая, решила согнать зло на...

И на ком, вы думаете?

Нога с глухим ударом вонзилась в живот и от полной неожиданности этого, перехватило дыхание, и на лице обосновалась гримаса боли. Второй удар, как и третий, пришелся по ребрам, от чего выражение лица походило на рыбную голову, уже отрубленную, но все еще глотающую воздух. К счастью, только один удар пришелся по голове, да и тот в ухо, от чего вышеуказанное место взвыло болью и начало кровоточить. Когда Кобре надоели эти молчаливые телодвижения, она смачно плюнула на жертву и побрела спать.

Она была утомлена.

Теперь, единственной проблемой у Катьки были - грязные кисточки песцовых хвостиков на мантии королевы, отростки ядовитого плюща на гнилом телефонном столбе, мелкие щучьи чешуйки, вонзающиеся в кожу, наследники протухших яиц - девчонки.

С трудом, оценивая мир после трехминутного метелива, Катя встала на четвереньки и незамедлительно получила удар в живот. Нет, Кобра не вернулась и, поэтому, удар не был силен - это они - дети. В Катьке проснулась ненависть и, ощетинившись, она издала смесь жалобного хрипа и кровожадного рыка. Медленно повернувшись на левый бок, Кобра посапывала, а вот на её детенышей, это подействовало как стакан кипятка и, хихикая, они все же убрались.

На полу отчетливо чувствовался конец марта, и, собрав все силы, она не смогла встать с колен и отключилась. А когда Аврора возвестила зорю и проверяющая не растолкала (ногой) тело, то, подозревая сотрясение мозга, в палате сказали, будто ночью она упала, положили Катю в лазарет, дав дополнительно неделю поесть и поспать.

За пять часов они мягко прирулили к милой бабуле. На белом первоклассном запорожце и с собакой на руках, о чем еще мог мечтать пацан, который был бесконечно благодарен собачке за обмоченное сидение и прокушенные коврики. Мать сильно изменилась под влиянием мужских рук, а вот новопереселенец, явно начал качать права, но только пока с детей. Рано утром, каждую субботу, малая бегала за свежей прессой. Пока Александр Петрович соизволяли читать, Стас со злобой на лице, вычищал его любимую пепельницу. Аллергия Стаса так же распространялась и на запах табака, но это особенно никого не волновало. К превеликому счастью, в селе этот глиняный чертенок не требовался - все на землю курили.

Очень привлекательный был этот гад. Старый лысый черт, лежал на животе, подперев голову копытами. В противной улыбке, вместо зубов, скрывались дырки для сигарет, а в спине, собственно, и скрывалась пепельница. Позже она разобьется о стену, так и не достигнув своей цели, которой на тот момент являлась голова её вечно любящего курильщика. За сию провинность, кидавший (Елена Николаевна) будет награжден звонкой пощечиной. Но это будет гораздо позже, а сейчас, укаченная Людка колупается в клубнике, а Стас несется по лесу с небывалой силой и задором, догоняя Фрогга (Фрогг - лягушенок - это была единственная ассоциация с косолапым чудищем в первый месяц его жизни).

Невероятно приятно было увидеть неподдельное удивление лесника в его сторожке. Собака была оценена в пять баллов. На ближайшие выходные Стас был приглашен на охоту, для опробования собаки и его самого.

Выпив чайку, как и полагалось перед тяжелым днем и самую малость самогона, для храбрости, в шесть утра, дід Миколай, растолкал ребенка. Вечером, мать со слезами на глазах отпускала сына, и только упорные науськивания бабушки (а пущай погуляется малой, дед не обидит) и блеск в глазах, не по годам резвого сожителя (мать, ну ребенок уже взрослый, серьезный, самостоятельный) смогли её убедить. С чего бы это они вдруг стали такие хорошие, Стас так и не понял. Сторожка была построена без особых удобств и поэтому, в первую ночь, деревянными лежанками он очень помял бока. Сон был прерван, но запомнился полностью.

Огромный город из печенья так и манил любого путника. Прогулка по крекерам оставила приятные ощущения. Но странно, что во сне совсем не хотелось есть. И по этому глупый человек просто гулял по печенью, в то время, как другие, спокойно жрали на улице, к примеру, мачту городского освещения (фонарный столб) и запивали чаем из элегантных чашек, оставляя мизинец. Брызнув в лицо воды из колодца и тем самым не убедив лесовика, Стас умылся и полностью проснулся. Оставив очки в селе, он сам себе доказал, что довольно неприятно иногда натыкаться на деревья и пеньки. Все это время Фрогг спал под лежанкой хозяина, а теперь гонялся за муравьями в траве.

На сегодня, в понятие охота входили: прогулка, трапеза, купание в озере, пара смешных историй, вечерний костер, комары и, конечно же, сама охота. Одну молоденькую куропатку, старый охранник леса, мог себе позволить. День выдался на удачу хорошим. Солнце, вставшее в пять утра, успело высушить росу, но пекло не сильно, давая волю прохладе. Голыми ногами бороздя крапиву, временами теряя тапки, Стас шел за старичком - лесовичком. Так же ногам мешал передвигаться весьма радостный, черный, волосатый слоненок, который временами проподая, приносил в зубах, ушах и шерсти много грязи и травы.

В этот лес ходили люди не только из с. Набоково, а и из окрестных сел. В селе, где жила бабка Стаса, было не больше ста дворов и все друг дружку знали. Конечно, все подворовывали по-маленьку, но ни кто не мог по серьезному нагрешить – все были очень богобоязненными. Как ночью где-то что-то, так сразу по утру в церви люди стоят. Церковь только на свечках и жила. Был конечно в селе и участковый, да вот толку от него не много было. Он и сам, наверное, грешен был да, вот беда, не замечен.

Так мы это о лесе всё.

Некоторые людишки, токмо для собственного удовольствия, ставили капканы. Вот для обезвреживания оных и служил лесник. Пару раз словив лицом паутину, такую мерзкую, что хотелось плакать, Стас продолжил ходьбу салютуя рукой, как пионер, которым он уже никогда не станет. И хотя они постоянно разговаривали, молчать с дідом Миколою тоже было не плохо. Не далеко шуршали кусты, постоянно на дереве пели, щебетали, перекликались и просто свистели птички. Время от времени на глаза попадался хвост или задние лапы нашего бешеного животного. Часов не было, но приблизительно можно было определить часов восемь. В затянувшемся молчании было что-то приятное: можно было просто дышать или подумать о хорошем, но Стасу не давал покоя его сон. Почему именно печенье? Не конфеты, не мороженое, а только печенье? Но не довелось ему определить причину – не судьба.

Внезапный, горестный, болевой, и тяжелый визг огласил округу. После раздался долгий и нескончаемый вой. Дед ринулся на звук так быстро, как только мог, сметая все на своем пути. Шагов через пятнадцать он остановился, как вкопаный, схватился за голову и застонал. От резкой остановки, Стас невольно уткнулся в его спину, потом все происходило как в фильме. То, что он увидел, навсегда изменило его жизнь. Поворачивая голову, словно раскадровкой, перед глазами возникала картина. В высокой траве находился источник крика и им являлся лучший друг. Левая передняя лапа была крепко ухвачена зубами капкана и любая попытка вырваться награждалась новой порцией боли. Кровь жестокими метками отделяла себе всё большее и большее пространство. Слезы, самые натуральные слезы, текли по морде.

- Шо ж ви наробили, бісові діти?

Большой и, казалось, нескончаемый ком подкатил к горлу. Перед глазами проносился печенюшный город и прохожие с чаем, паутина и глиняная пепельница. Стас в оцепенении стоял бы еще вечность, но обжигающая пощечина встряхнула его - перед ним лежал Фрогг, а лесник просил придержать ремень. Когда жгут был наложен, пришло время и для жестокого, вечно голодного врага. Положа руку на сердце, дед редко видел такие капканы и еще реже живых существ в него попавших.

Острые и геометрически правильные зубцы, давно сожравшие плоть, сдавливали кость. Фрогг продолжал плакать, но вой сменил на жалобное скуление. При помощи Бога и ножа, дед по возможности сильно разжал зубчатые створки и Стас, не заставляя себя ждать, бережно вытащил лапу.

Прошло не больше трех минут, а сил было потеряно, как за час упорного труда сапера. Лягушенок стал облизывать лапу и попытавшись встать со стоном завалился на правый бок. Потный, но счастливый старичок наломал свежих веток ели и, устроив санки, перенес на них собаку. Пришлось отложить охоту, куропаток и комаров до полного выздоровления друга, а поверженного противника запихнули в сумку. В последствии, один из зубов этой кровожадной улыбки был отпилен,

обпилен и повешен на ошейник постродавшему. Надпись на "ордене" гласила: “Смотри под ноги”. А на другой стороне этого правильного треугольника была вырезана дата героической встречи и победы в нашу пользу.

Из положенных семи дней, отлежаться удалось лишь четыре, и то первые два дня еду носили в палату, а остаток отдыха гоняли со всеми в столовую. Она представляла собою огромное, мерзкое, угнетающее и невкусное пространство. Тараканы и мухи плодились прямо на столах и печках, не взирая на личности. Все уже давно привыкли к соседям такого рода и руками попусту не махали. То, что носили в котлах для еды, особенно не отличалось от того, что выносили из столовой, повОра домой, в котлах для отходов. Разница была только в надписи на кострюлях.

Во время своеобразного отдыха в серых комнатах лазарета с решетками на окнах, которые непонятно кого и от чего охраняли, Катька имела возможность не раз сталкиваться с медикаментами. Это, в основном, была зеленка, вата и марганец - извечные лекарства от всех болезней. Был так же керосин, но только от вшей и только детям. Пользуясь подобными привелегиями и ничего не делать, было бы просто глупо, хотя и общее состояние было отвратное. Синее ухо, выбитый зуб (левая нижняя пятерка) и вечно ноющий живот, - не помешали читать и создавать да продумывать, да совершенствовать свой коварный план. Он был совершенно прост. В надежде, что в ближайшие два дня дадут на обед розовое и жидкое месиво, в простонародье называемое борщем, Катька натырила в аптечном шкафу много марганцовки. Благодаря судьбе, такой случай выдался и многим рискуя, она пробравшись на кухню, всыпала в кастрюлю столько, сколько могла принести.

Эпидемия, страшная эпидемия запора, началась. Многие, с того часу,

навестили палату, где отдыхала Катька, но причину всплеска изжоги и запора, не нашли, видать не сильно надо было?... Невероятно приятно было узнать, как бы жестоко это ни было, что у Кобры пожелтел и другой глаз. На грани фантастики, но все же это именно так. Все, во что бы то ни стало, хотели скорее очистить серые больничные простыни, а от внесрочнозадержавшихся, так и подавно. Ну, выгонят они её, ну и что? За плечами неполное среднее, практика на заводе швеей, (страшно вспомнить, как дергались руки, голова и горизонт, после первой смены коричневых, байковых, комнатных тапочек) неокрепшие женские крылья и все.

Куда теперь? И только эхом в мозгу билась рифма - панель, панель, панель, - метрономом.

Кстати, вы думаете, она не читала, нет, читала, но просто глотала летающие строки. Трудно было сейчас вслух сказать о своем отношении к написанному, ведь сидящие рядом люди могли её не верно понять. В чудном концемартовском парке, сидела девушка и читала небольшую книжечку, которую сперла в скудной библиотеке детского дома, её бывшего дома, её бывшего детства. Резинка на хвосте, худое пальтишко да стоптанные туфли - ни чем не отличали её от других, но мысли были иные. На скамейке было довольно прохладно. Обычная такая скамейка, ни чем не примечательная. Сидит себе девчонка, ну и ладно бы всем, ан нет. Мимо проходили люди. Просто проходили. Всем было на всех наплевать. Из толпы выделилась темная фигура и тихо подошла.

- Можно я тут присяду? - Кивок.

- Вы меня извините, что я к вам обратилась, но я же вижу, что вы тут давно сидите, нет, конечно, я не подглядывала за вами, я тут просто тоже давно сижу. - Кивок.

- А хотите мороженого? - Удивление на лице, кивок.

Она казалась совсем обыкновенной одинокой воспитательницей детского сада. Бежевый беретик, вязаный её руками, был небрежно сдвинут на бок и, как бы неловко, прихватывал крупные черные локоны со следами легкой проседи. На шее синий шелковый платок-шарф, в руках обычный кулек и в довершении картины, подпоясанный черный плащ. Она протянула пачку слегка подтаявшего мороженого и, шмыгнув носом, вздохнула.

- Вы извините меня, но мне больше не с кем поговорить. Я живу одна .... (злобная мыслишка - угадала) .... и каждый раз покупаю себе две пачки мороженого: одну - себе, а вторую, вы может, подумаете, что это глупо и, наверное, будете правы, - я ещё слепо надеюсь, что со мной захотят познакомиться, и тогда я смогу угостить его. Она вновь шмыгнула носом, но на этот раз, более уверенно и громче. Достав платок, продолжила:

- Муж меня бросил ради другой на третьем месяце, да и супружеской жизни нашей было ровно столько же. В тот день у меня не стало ни мужа, ни ребенка - ....

Платок пошел в дело.

- .... я просто не могла оставить что-либо после такого мерзавца, после этой сволочи и поэтому пошла на аборт..... Господи, какая же я дура была, тридцать лет тому назад......

Всхлипы и платок и сморкания и всхлипы и тишина.....

Катька повернула голову, но рядом никого не было. Прикинь, как весело. Просто нет никого, но в доказательство собственной нормальности - мороженое в озябших руках.

И это было только начало, но теперь для нее.

Перше фото: Валєрія і Дід Мороз. Друге: Валєрія без Діда Мороза