Учасники

Автори / Андрій Жолдак / Андрей Жолдак: Нужен хирургический нож

Режиссер Андрей Жолдак убежден, что украинскому театру необходима революция.

— Последние полгода ты провел вне Украины, работая над спектаклями в театрах Швейцарии и Германии, и наверняка мог внимательнее присмотреться к системе западного театра. В чем, на твой взгляд, основное отличие нашей театральной ситуации от европейской?

— Главный вывод: наш театр сегодня совершенно неконкурентоспособен. Мы находимся в колоссальной иллюзии, и сам я так раньше считал, что имеем хороший театр с нормальной, современной структурой, а это величайшее заблуждение. Наша театральная система амортизирована и функционирует допотопно. Потому отдельные талантливые актеры, художники, режиссеры у нас барахтаются, как тонущие собаки. Мы вчера были за городом, и моя собака провалилась под лед на озере. Она колотила его лапами, но не могла его пробить и выбраться. Несмотря на всю свою силу и талант. Так и у нас одаренные люди вынуждены пробиваться. Система же им ничем не помогает. В ней профессионализм по-настоящему не ценится. Потому что, кажется, забыто, в чем же заключается профессионализм. Я сейчас в Швейцарии, в Люцерне, ставил «Игры снов» по Стриндбергу. В штате театра там пятнадцать актеров. После многочасовой репетиции они не убегают, а присаживаются на кресла в зале, достают блокнотики и записывают все проработанные сегодня мизансцены. И назавтра приходят с готовой партитурой роли. Если было пять вариантов решения, они их все могут повторить. Первые десять дней репетиций я был просто в шоке: я никогда с таким отношением актеров к своему ремеслу не сталкивался. В наших труппах на 40 артистов — три-четыре профессионально обязательны, а остальных каждый раз надо убеждать, уговаривать или тренировать. На Западе ты — именно постановщик спектакля, а не нянька-педагог. Ты занят только тем, как лучше воплотить свою идею, а задача артистов — максимально точно выполнить твои указания. Они говорят: сегодня мы — ваши инструменты. Но качество инструментов — голос, скорость реакций, умение фиксировать рисунок роли — превосходное. Как швейцарские часы. Наши же актеры постоянно тратят время на пустейшие споры и разговоры о том, что мы, мол, свободные личности, мы сами создаем характеры, ищем зерно роли… Но, поверь, и немецкие актеры могут прекрасно играть по системе Станиславского. Я несколько дней назад был на премьере у Томаса Остермайера. Клянусь, такого глубокого психологического спектакля я давно не видел. Полтора часа я слушал его как симфонию! Актеры играли тонко, тихо, со сдержанной слезой, с духовными паузами… Они владеют такой техникой, но завтра способны играть совершенно иначе. Готовит таких артистов наша театральная школа? Нет. Значит, это плохая школа. При этом, заметь, в Германии ежегодно выпускают 25 дипломированных режиссеров и 150 актеров. Я проводил к своим спектаклям кастинги и теперь могу ответственно сказать: любой актер, который окончил там школу, — это уже хороший актер. Если подходит типаж, ты можешь брать его в постановку, как снаряд.

— Но, вероятно, и конкуренция между ними невероятная…

— А разве должно быть иначе? Я сейчас в берлинском «Фольксбюне» приступаю к репетициям сразу двух спектаклей — современных адаптаций «Медеи» Еврипида и сценария Бунюэля «Симеон-столпник». И худрук этого театра, один из лучших режиссеров Европы, Франц Касторф, мне заявляет: «Я жду от тебя боя. Я хочу, чтобы ты дал бой моему театру, бросил вызов». То есть тебя постоянно подстегивает здоровая, живая конкуренция. То, что напрочь, по-моему, исчезло из нашего театра. Тут чувствуешь себя спокойно, как в болоте. И такое положение дел всех, кажется, устраивает. Ты можешь за последние десять лет припомнить имена актеров, режиссеров и даже критиков молодых, которые были бы интересны? Я их не знаю. А значит, надо признать, что это катастрофа, что этих молодых людей не так и не тому учат, что институтские программы обветшали. Но, очевидно, такая школа вполне устраивает нынешний театр, где не только позабыли о конкуренции, но и на дух ее не переносят. Поэтому у нас, по сути, нет подлинного театрального процесса.

— И как его создать?

— Думаю, сегодня следовало бы воспользоваться не примочками и таблетками, а хирургическим скальпелем. Я говорил об этом несколько лет назад и готов повторить вновь: надо на два-три года отдать всю художественную, финансовую и административную власть — по крайней мере, в ведущих труппах страны — режиссерам среднего поколения и молодым, убедив возглавить эти театры и живущих в Украине постановщиков, к примеру, Юрия Одинокого и Дмитрия Богомазова, и по разным причинам, чаще всего вынужденно, покинувших страну Валерия Бильченко, Григория Гладия, Андрея Критенко… Дать им возможность набрать собственные команды. Пусть они оставят в театрах тех нынешних их сотрудников, кого посчитают нужным. Уверяю, честные, ответственные, умелые, профессиональные люди, которые есть в этих театрах, не пострадают. А вот от бездны, как бы поделикатнее выразиться, чтобы не обидеть, балласта театр освободится. И возникнет реальная конкуренция. В Украине все равно надо, как бы кто-либо этого не хотел и не сопротивлялся, менять ситуацию, приводить ее, хотя бы административно, к европейскому стандарту. В той же Германии интенданты театров, худруки подписывают контракт на три — пять лет, имея полную творческую свободу и отчитываясь за свою деятельность перед наблюдательным советом. Надо бы и у нас попробовать провести такой эксперимент. Если новое правительство и Президент пытаются изменить политическую, экономическую, финансовую систему страны, то реформы должны затронуть и культуру. И начинать надо именно с контрактов с руководителями. Я убежден, что 90 проц. директоров театров должны быть сегодня уволены. Их надо поблагодарить и попросить освободить кресла. Когда я высказываю подобные идеи, мне начинают возражать, мол, а откуда нам взять новые кадры. А я не сомневаюсь, что есть молодые талантливые менеджеры. Просто нужны условия, чтобы они смогли проявиться.

— А тебе не кажется, что все эти призывы к реформам будут истолкованы как опасное безумие или снобистское прожектерство. Я, например, тоже считаю, что сегодня наш театр, несмотря на отдельные достижения нескольких режиссеров, совершенно не сопоставим с европейским. Даже больше: он словно существует в другой плоскости, живет в ином ритме, руководствуется сугубо домашними критериями. Но ведь объяснить это здесь невозможно. Царит самодовольное спокойствие: публика заполняет театры, значит, и менять в них что-то ни к чему. Жизнь в стороне от мирового процесса оказывается для нашего театра, не скажу слишком роскошной, но уютной — точно.

— Ты абсолютно прав. Такое ощущение, что здесь каждый выстраивает для себя заповедник, окружает его оградой и прибивает к потолку искусственное солнце. Наш театр безумно отстал в эстетике восприятия мира, в формировании собственной художественной идеологии. Почему я сегодня принят на Западе? Потому что стараюсь мыслить крупными категориями. У нас же даже критика не обсуждает театр по существу: как строится композиция спектакля, его конфликт, паузы, аттракционы, чем достигается воздействие на публику и — самое важное — о чем и ради чего он поставлен. Еще меньше волнует все это директоров. А ведь в идеале это люди, которые должны дрожать, чувствуя новые идеи; гоняться за интересными режиссерами; доставать деньги; убеждать спонсоров; стремиться иметь в репертуаре актуальные в политическом и художественном плане спектакли, о которых в городе говорили бы все поголовно, а власть даже чуточку побаивалась бы театра, видя, как он влияет на общественное сознание. А сейчас наш театр на обочине, на задворках, он привык к какому-то полурабскому существованию, он продолжает заниматься обслуживанием, ну, теперь, не пролетариата, а новой буржуазии, не отягощая ни себя, ни зрителей какими бы то ни было серьезными проблемами. Он весь — карманного масштаба. Потому-то его и в мире не видно. И эту ситуацию надо решительно менять. Пусть лучше молодые режиссеры ставят спектакли, ошибаются, набивают себе шишки, но пробуют говорить современным языком. Говорить о том, что может волновать, а не только ублажать публику. Чем украинский театр сегодня еще кардинально отличается от того же немецкого? Там невероятно много играют современной драматургии, да и классические пьесы часто перелицовываются на актуальный лад. Тот же Касторф ставит «Разбойников» Шиллера не просто в современных костюмах, но с приближенными к сегодняшнему дню коллизиями и текстами — и в театр не попасть. Вот я сейчас, кстати, подумал, что сказал бы тот же Касторф, увидев сегодняшние украинские спектакли? «Фальшь», — вот что бы он сказал. А за ней — самообман и равнодушие. Самоумиление и нежелание рисковать. Но это неизбежно придется делать. Я уверен, что с новыми лидерами в политике и экономике Украина в ближайшие годы рванет вперед, поднимется уровень жизни. Если культура за этими изменениями не поспеет, то образуется ниша, которую все равно кто-то обязательно заполнит. К счастью, уже не российская попса, но, значит, американские художественные суррогаты. Но это несправедливо и стратегически опасно. Мы ведь не хотим утратить свою идентичность? Язык и родину не выбирают. Важно, что и как ты говоришь на этом языке. И слышит ли тебя кто-то другой. Если мы хотим быть услышанными, то должны осваивать мировые лексику и модели. У меня сейчас, после работы в западном театре, реальное ощущение, что я с «Таврии» пересел на «фольксваген». И на нем ездить удобнее и быстрее. Мне кажется, что новая украинская власть поставила целью, фигурально говоря, улучшить дороги. Но ездить-то по ним нам. И глупо продолжать воображать себе такую езду на тренажерах, надо создавать новые аппараты и системы для движения. Дать шанс молодым и осваивать новые правила. Я готов в порядке эксперимента на год предоставить как полигон для таких опытов сцену и труппу Харьковского украинского театра. Пусть на конкурсной основе пять-семь молодых режиссеров поставят здесь несколько современных украинских пьес, отобранных тоже по конкурсу. Да, наверное, на шедевры пока трудно рассчитывать, но, может быть, кто-то да вырвется.

— А тебе не кажется, что кого-то бы очень устроило, чтобы, грубо говоря, ты и дальше делал свою личную карьеру за границей, получал, как сейчас, предложения от лучших театров Германии и Испании, убрался бы восвояси, и всем нам стало бы спокойнее жить? Вообще, ты связываешь свои планы сегодня с украинским театром?

— Да, слава богу, я сейчас имею много хороших предложений в Европе и России, но все же хочу завершить у себя в Харькове «Ромео и Джульетту» и сделать новый большой, проблемный и жесткий спектакль в Украине. Мечтал бы снова поработать с Национальным театром имени Франко, где в свое время дебютировал. Но еще больше мечтаю о том, чтобы наш театр стал развиваться так, как он развивается сегодня в Германии, Польше, Франции. Наверняка я кажусь слишком категоричным, но украинскому театру нужны не реформы, а революция. Нигде в мире нет такой практики, чтобы директора и худруки возглавляли театры по 15–20 лет. И, в конце концов, думали уже только о том, как сохранить власть в своем заповеднике. Но в нем — уныние и затхлость. Если рыба гниет с головы, то надо отрубить эту голову. И отдать театры молодым режиссерам, художникам, драматургам, критикам. Дать им власть хотя бы на пару лет, поддержать финансово и разрешить эксперимент. Лично я другого выхода вырваться из летаргии, в которой погряз наш театр, не вижу.

Додав Art-Vertep 13 квітня 2005