Автори / Олександр Кабанов / Крысолов. Из книги «Автограф стрекозы» стихи 2003–2005 г.г.
(отплывающим)
Над пожарным щитом говорю: дорогая река,
расскажи мне о том, как проходят таможню века,
что у них в чемоданах, какие у них паспорта,
в голубых амстердамах чем пахнет у них изо рта?
Мы озябшие дети, наследники птичьих кровей,
в проспиртованной Лете — ворованных режем коней.
Нам клопы о циклопах поют государственный гимн,
нам в писательских жопах провозят в Москву героин.
Я поймаю тебя, в проходящей толпе облаков,
на живца октября, на блесну из бессмертных стихов,
прям — из женского рода! Хватило бы наверняка
мне, в чернильнице — йода, в Царицыно — березняка.
Пусть охрипший трамвайчик на винт намотает судьбу,
пусть бутылочный мальчик сыграет «про ящик» в трубу!
Победили: ни зло, ни добро, ни любовь, ни стихи…
Просто — время пришло, и Господь — отпускает грехи.
Чтоб и далее плыть, на особенный свет вдалеке,
в одиночестве стыть, но теперь — налегке, налегке.
Ускользая в зарю, до зарезу не зная о чем
я тебе говорю, почему укрываю плащом?
*****
Приходишь к берегу с разговором,
прости мя, Господи, что не к храму.
Сигналишь пачкою «Беломора»,
от душегубов — ждешь телеграмму.
…волной оставленный берег Леты:
презервативы и стеклотара,
и
на самолет до Мадагаскара.
*****
Давинчи — виноград, вишневый чех де cада,
и все на свете — кровь и нежность, и досада!
А если нет любви: зачем, обняв колени,
ты плачешь обо мне в пятнистой тьме оленьей?
На завтрак шелестишь вечернею газетой
и веришь тишине — мошеннице отпетой.
Ее базарный торс прозрачнее медузы,
куда она несет за волосы арбузы?
Давай уедем в Рим, начнем дневник уныло,
по капельке раба — выдавливать в чернила.
Пусть, за углом судьбы — нас не спасут полбанки,
лишь музыка, еще невидимой шарманки!
…напрасные слова, бычки, дефис в томате
и сонная пчела на медной рукояти.
*****
Весна, а мы о книгах спорим,
и движется гроза.
Зачем оставила над морем -
автограф стрекоза?
Нарежь огурчиков, салага,
горилку охлади.
В сиреневую пасть оврага,
ты палец не клади.
Как будто в боулинг играют
на верхнем этаже.
«Люблю грозу в начале
От малосольных слез восторга -
срывает якоря!
И пахнет дымом и касторкой -
уха из словаря.
ИЗ ПЕРЕХВАЧЕННОГО ПИСЬМА
Крымские твои сумерки, узник
У Партенитской пристани — ветрено и скалисто,
некому переписывать книгу о
Море чихает в сумерках контрабандистской лодкой
и
Скрылась луна в серебряном шлеме мотоциклиста:
некому переписывать книгу о
Знаешь, не все мы умерли или умом поехали.
Нас заманили в сумерки дудочкою ореховой.
Мы опускались в адские, брошенные котельные,
и совершали подвиги маленькие, постельные.
Местные долгожители нас называли крысами,.
и полегли от ящура, в небо под кипарисами.
Пишем тебе, последнему брату, однополчанину:
— Не перепутай в сумерках — золото и молчание.
Обороняй вселенную в светлой своей нелепости,
у Партенитской пристани,
возле Кастельской крепости.
*****
… где еще теплится книга — имени автора без,
скачет идальго в индиго, с лезвием наперерез,
где, от беды холодея, ртом лошадиным дрожа,
редкая, как орхидея, к нам возвратилась душа.
Чем ее промысел светел? Жабрами наоборот?
Мне
Курит мои сигареты и отсылает дары:
в девичью память дискеты, в пьяное сердце игры.
Вспыхнет зрачок птицелова: ветки, заборы, мосты…,
и возвращается Слово на плавниках высоты!
И у ворот скотобазы, вновь обрастает паршой,
ослик затасканной фразы: «Больше не стой над душой».
Больше не трогай задвижки и не впускай никого,
худенький ослик из книжки, ждущий прихода Его…
*****
…из песни выкинешь слова
в
И больше не растет трава,
и не звонит звонарь.
Лишь спотыкается январь,
овраги серебря.
И в небесах тоскует тварь,
любившая тебя.
*****
Согрей свои ладони над стихами,
где облака мечтают быть китами
с мохнатыми от снега — плавниками
и липкими от меда — животами.
Пусть шелестят над сонными «Крестами»
поддельными маршрутными листами.
Пусть в глубине велюровых кают -
раскосые десантники поют
про «степь да степь» хмельными голосами.
Зайдешь на камбуз, выпьешь при свече
настойку тишины на сургуче,
перелистаешь Фолкнера — тощище….
Будильник пропускает время "Ч",
промасленной библейской саранче -
вторую вечность снится пепелище.
Китовые блуждают облака,
устал язык, не клеится строка,
цитаты пахнут дымом и цикутой,
романа усеченная глава:
«Любовь меж ПВО и ПВА»…
…в казенной тьме себя не перепутай.
И снег прошел, и пепел голубой,
дождь отшумел без соуса, грибной…
Кивает Будда просветленным ликом,
и облака — белеют над тобой
в своем опустошении великом.
*****
Ольге
Когда: осторожно, окрашено,
где скальпель, фокстрот и зажим…
Мне стыдно, кромешно и страшно
завидовать крыльям чужим.
Ах, девочка, ловкий кузнечик,
гитарных аккордов боец,
раздвинутых ножек разведчик,
ладоней моих военспец!
Поют победитовы сверла
и мраморный крошат висок.
Тебя окунают по горло
в холодный гранатовый сок.
Не зря — называют Удачей,
не зря — посвящают псалмы.
Ты веришь в меня из кошачьей,
бесстыдной египетской тьмы.
*****
Когда поэты верили стихам,
когда ходили книги по рукам,
когда на свете не было на свете,
«Агдама» слаще не было когда:
одна на всех словесная руда
и по любви — рождалась рифма «дети».
«…и Лета — олны едленно есла…» -
от крыс библиотека не спасла
ни классику, ни местные таланты.
В календаре : потоп, Оглы Бюль Бюль.
Листаешь: -кабрь, -тябрь, -юнь, и — юль,
где Осень держат небо на атланты.
И это счастье — мыслящий бамбук:
пусть рыба отбивается от рук,
влетает дичь в копейку, и на пляже
кого спасет литературный круг?
Пусть, краснокожий мальчик, Чингачгук,
в твоих очах, красавица, не пляшет!
Эпохуй нам, какой сегодня век,
кого не скушал Эдик Марабек.
«… и Лета волны медленно, и звуки..»
И я входил и дважды выходил,
но, как спастись от рифмы «крокодил»?
как доползти безногому — к безруким?
*****
Бертолетовой соли щепотку -
не прогневать кухарок Невы.
И полтинник на царскую водку
для моей золотой головы.
Смесь желания и желатина,
высверк лезвия на рубеже, -
где безумная эта картина
отразилась в рыбацком ноже.
Среди всяких кровавых работин -
нет поэта, честней мясника:
и в тумане дрожат подворотен
негритосины окорока.
Петербург, мой наставник, наместник,
вот Архангел подносит трубу…
Не спеши. И спасибо за крестик,
нарисованный йодом на лбу.
ПИСЬМО В БУТЫЛКЕ
Щебеталь моя, щепетиль,
видно, не в чудовище — корм:
ветреные девушки — в штиль,
шторы полосатые — в шторм…
Мы сидим, колени обняв,
наблюдаем гибель миров:
нет ни темноты, ни огня,
полное отсутствие дров.
Гонорея прожитых лет,
ни стихов, ни денег,
Нет его. Теперь мы одни.
Вычеркнут Васильевский твой
и Подол задрипанный мой.
И еще поет, как живой,
на сидишном плэйере — Цой.
Некому теперь подражать.
Некого теперь побеждать.
Значит, будем деток рожать
и Его Пришествия ждать.
Где теперь мое комильфо?
Хорошо, что нет неглиже!
Был такой прозаик — Дефо,
он писал о русской душе.
Плакал средь тропических ив,
островное трахая чмо.
Вот и я, бутылку допив,
отправляю это письмо.
пишется — слитно, живется — раздельно…
Парус белеет конкретно и чисто,
клоны вращаются в тесных гробах.
Снится красивая крыса — Отчизна
с краской томатной на тонких губах.
Ей предлагают себя на обеды
пушкинофобы и лермонтовведы…
Милые, я вас молю:
с язвой боритесь и пляскою Витта,
опыты ставьте, но не отравите -
лабораторную крысу мою!
Осип Эмильевич, что ж Вам неймется?
Что ж Вам крысиная песнь не поется,
сколько стихов не готовь?
Жесть, или жизнь разгрызая капризну,
подстережет мою крысу — Отчизну
страшная крыса — Любовь.
ВЫГОВАРИВАЯ ИГОРЯ
Январь, пропахший земляникою,
«варенье» варится.
Я выговариваю Игоря -
не выговаривается!
В такую вьюгу привкус ягоды
и спирт из трубочки.
Моргаю Игорю: к соседке надо бы
забросить удочки.
Земля слипается в объятьях клевера, срывая графики.
И ангелы слетают с сервера -
на север Африки.
И нам
Лишь небо — красное горит от холода
над земляникою.
АСКОРБИНКА
Слышишь, монгольская плачет Ордынка,
в хустку — вечерние пряча огни?
Белая зависть моя, аскорбинка:
не обижайся, не обмани!
Планеры в пыльных ангарах, авгуры,
и прошлогоднее солнце без ног…
Вот мы и вышли из литературы -
той, где неправда, любовь и чеснок,
где, охренительно — вдариться оземь
и превратиться в петровский редут!
Видишь: огонь на обиженных возят
и у эсминцев слюнки текут?
*****
Сереге Арутюнову
Старый херсонский вокзальчик,
снег на краю забытья.
Дремлет фарфоровый мальчик -
в комнате для битья.
Снег не окончил балетной,
он — выпускник Хохломы.
Средь пацанвы безбилетной -
что ж, покемарим и мы.
Пусть за ментовским окошком,
возле ремонтных путей
бродит бессмертье с лукошком
и собирает людей.
Тот, кто родился в рубахе -
будет едой для зверей.
Ждет его
щелкает клювом — хорей!
Перст одинокий — анапест
тычет в январскую тьму,
где птеродактиль,
небо подарит кому?
Тот, кто рожден без одежды -
хуже бродячего пса.
Синяя нитка надежды,
да и надежда — попса…
… соединяется в Слово:
ты не родился еще.
Додав Art-Vertep 22 лютого 2003
Про автора
Известный русский поэт, живущий и работающий в Киеве. Основатель и главный редактор журнала культурного сопротивления «ШО» http://www.sho.kiev.ua, координатор международного фестиваля поэзии «Київські Лаври», идеолог
