Автори / Сергій Хмельницький / Машина

Деревья. Дорога. Бегущие блики по лобовому стеклу. Спидометр был ближе к 180. Мелкие вспышки света проникающего сквозь щель темного стекла. Движение вперед, рука с сигаретой. Знак поворота. Тормоз. Но уже поздно….. Машину несет в сторону обочины. В памяти всплывает детская игрушка калейдоскоп. Неужели это все. Настя прости, Бог свидетель, я сделал все, что смог. Удар……

Туман плыл по дороге медленно и не спеша, заползая в разбитые ямы и трещины. И не было ни одного места, где бы была ясность, все в пелене. Мелкие капли предательски мешали видеть перед собой. Отчего такая боль в глазах, неужели нет больше тех, карих точек, которые так нравились ей. И где я? Звук. Вернее звон, оглушительный и не приятный. А слышу ли я? Возможно ли, что меня уже нет? Нет, я еще жив, по крайней мере, я что-то вижу…..

Тампон. Зажим. Пульс нечеткий, давление, два кубика… Жив? Еще дышит. Повезло… По кускам собрали парня. Ты думаешь, выживет. Покажет время.

Длинный коридор. Белый кафель. Люди в белом расплывались и собирались в нечеткий образ. Где-то между стенами, тишина. А перед этим лишь обрывки воспоминаний. Из неясности, появится ясность. Все то, что так и не было понято до сих пор, стало вдруг явным и понятным, до слез. Кто не мог плакать, лишь утешались сухими слезами. Но что было главным сейчас. Встать? А можно ли? Капля за каплей, струйкой в жилу течет мутновато желтая жидкость и смешиваясь с кровью, вскипает внутри. Жжет. Боль тормозит, иголками колит спину, но это лишь начало, а где-то в ногах маленькие паучки щекочут пятки. Пальцы, где-то. А за окном?

Весна. Летел пух, сталкиваясь со стеклом, и скользя по нему, он испытывал надежду остаться на подоконнике. Но ветер гнал его, и невидимым веником сметал с окна. А дальше, где-то в тесной кухне, был стол, а на нём чашка с остывшим кофе, рядом пепельница с потухшей сигаретой. Пепел мелкими шишками, хаотично разбросан по столу. Скрип двери. И свет из ванной пробился к двери кухни. Но не может так быть, предметы не оживают сами собой, человек их оживляет и умерщвляет. Получается, что их жизнь зависит от человека. От кого зависим мы?

Утро. И всегда утро. Дождь любит утро, а еще он любит свет. В свету он другой, блестящий, и какой — то значимый. Но может ли он полагать, что все так же, как он себе представляет. Может ли он помочь спастись от мыслей, которые не могут покинуть измученную голову. Которую, мы и без того загружаем мыслями о неизбежности вещей, которые с нами происходят внезапно, без нашего ведома. А зачем мы боремся с самим собой, утешаем себя словами: «Все будет хорошо, Все будет нормально, Все отлично». Все не так. Далеко не так. И приходит время, и лечит и калечит. И неизвестно кто будет помилован, а кто жестоко наказан. Откупиться не хватит времени. Судья неумолим. Приговор приведен в исполнение, кричи не кричи, а будь добр подставь затылок и прими пулю. Некоторые рассказывают, что потом наступает облегчение, радость… Странно…

Медсестра, полная или худая не важно, несет белый поднос, шприц в упаковке, ампула на куба два, жизнь не сложилась, муж оказался полным придурком. Ребенок. В чем он виноват? Может все к лучшему? Может так нужно? Только кому? Палата — одиночка. Поднос ставится на тумбочку, нечто похожее на человека не реагирует на нее. Шприц оказывается в руках. Жидкость, может она спасет? Наверное, уже все равно. Игла протыкает кожу, капилляры рвутся, и вот она уже близко, черно — красная, набухшая, и обмякшая. Игла как полноправный хозяин начинает игру с диффузией. Шприц проигрывает, заливаясь красным оттенком.. Не поворачивай головы, смотри в сторону. Кому она говорит? Руки доведенные до автоматизма, но она не здесь.

Одинокая остановка, она одна. Что ее ждет дома? На работе куда приятнее. Хоть не так задумываешься над тем, что тебя ждет дома. Советы все бросить, уехать. А куда? Куда? Неужели есть место, где можно спрятаться от вечного недовольства приготовленной ею едой, от вечной холодности и обид. Откуда, в нем это? Каким он был раньше, она уже не помнит. Дорога назад не для нее. Но что заставляет ее терпеть? Жалость к нему. Ведь он беспомощный, словно слепой котенок, тычась своим носом ищет соску с молоком. Бред какой-то, тридцать два, а ничего не изменилось. А что может измениться? Любви нет. А разве может быть ребенок без любви? Кто-то знает, что нет. Так и вышло. Маленькая бутылочка спирта лежащая в сумке, подвернулась сама собой. Один глоток. Огонь. Ладонь с запахом духов только усиливает отвращение к выпитому. Дышать становится труднее, а глоток воздуха сделать невозможно, горловые спазмы увеличивают темп, кто-то сзади подхватывает ее и сует в руку бутылку с водой. Глоток минералки — лишние слезы. Уже можно что-то сказать, но глаза стыдливо уводят взгляд. Не надо на меня смотреть. Я плохо выгляжу. Красота по-русски. А молодой парень, смотрел на нее, и ждал. Машина черного цвета остановилась возле нее. Стекло опустилось, и небритое лицо, буркнув что несвязное, очень схожее на «Поехали». Женщина повиновалась, и с обреченным лицом села в машину. Парень прислонился к стеклу рекламного щита, и провожал машину взглядом, до тех пор, пока машина не скрылась за поворотом. Машина, спидометр приближающийся к 180. Дорога играла бликами светофоров, редкие вспышки фар встречных машин. Тоска по детству, где все так беззаботно и не имеющее определенных границ, бежала за машиной, пыталась догнать взгляд женщины. Сегодня опять не будет сна. Вечный вопрос. Почему я? Не нужно было, себя заставлять любить, это всегда заканчивается плохо. Лучше остановиться сейчас. На первом перекрестке, сказать ему, что мне все надоело, хватит играть в игру, в которой нет проигравшего и победителя. А что же потом? Потом полное одиночество, воспоминание, отражение себя в зеркале, ниже живота шрам, острый нож, тонкая полоска крови, металлический предмет проникающий внутрь, а потом, конец. Жизнь в два месяца, так и не успевшая родится, умирает. За что? Чем он виноват. Наверное, это был мальчик, незачем себя винить. Но чувствуешь себя по иному. Убийцей. А этот парень на остановке, жаль его, держал в руках меня и даже не думал, что я могла сказать: «Да». Но потом, он бы не нашел меня. Не вижу в этом, ни какого смысла, искать тех, с кем один раз переспала. Чушь. Люди. Странные они, живут, а зачем они живут, ради чего, весь этот маскарад. Какие-то ублюдки, смогут перечеркнуть все одним махом, то, что так долго и упорно копил и строил все эти годы. Асфальт. Пятна крови на нем. Слепые глаза. Смотрят на тебя. Они даже не знают, куда смотреть, их хозяин лежит под колесами, а они помнят последнее. И как замершие часы, они остановились в ужасе от приближающейся машины, света фар, а потом. Зрачки резко сузились, и они увидели, зачем так долго смотрели туда, куда не надо было смотреть… Люди. Жалко их всех. Сколько их прошло, через мои руки. Вот и вчера привезли, такого одного. Сшитого, как тряпичную куклу. У него такие же глаза — помнящие.

Несколько минут притворства, тишина меняется с глупостью местами, вопросы и ответы нельзя прочесть на потолке, в темноте его углов есть только пыль. Любовь без поцелуев, подобна любви проституток. Такой я и стала. Он держит меня на всякий случай, чтобы была рядом. На всякий случай. Деньги не главное. Смешно. Выплакаться и разговоры о себе, тоже стоят денег, но здесь все бесплатно. Благодетель. Спит. Улыбается. Похож на ребенка. И таких много. Палата. Окно. Свет на секунду вспыхнул и исчез. Толчок в спину, и эхом глухой удар. Дверь открылась. Редкий звук. Запах резины. Кровать, стул. А в глазах цветное кино. Выше головы календарь, красным, зачеркнутые дни. Их стало больше. Новый год. А смысл, считать сколько осталось.

«Здравствуй, Настя!

Наверное, это последнее письмо. Дальше, я не смогу быть тем, кем ты меня считаешь. Я лгал тебе, и ты мне верила. Мне не по себе оттого, что так и не произошло. Ты писала, что боишься темноты. А я смеялся, и говорил, что это все глупости, глупой девочки. Мне хотелось держать тебя в этой темноте, глаза бы выдали меня с моей ложью. Только сейчас я понял, что действительно любил тебя. Уходя, обещал не возвращаться. Но все равно звонил, и приходил опять. На пороге, перед твоей дверью я всегда останавливался, и оборачивался назад. Соседи слишком любопытные. А мне не хотелось, чтобы кто-то видел, как я захожу к тебе. Я лгал, что мне на это наплевать. Ты никогда не была мне чужой. Я всегда думал, что смогу забыть, что это лишь отрезок, который легко сотрется в моей памяти. Я думал. Я всегда думал, вместо того, чтобы видеть. Я плохо вижу, зрение минус, зрение плюс, какая разница, не было времени исправить зрение, нет, я не оправдываюсь. Помнишь, как я сказал, что главное для меня это ты, А ты почувствовала фальшь и отвела взгляд, а потом посмотрела снова, но не так, как раньше. Я готов был согласиться с тобой, что все время не понимал тебя. Но ты не дала мне сказать. Ты коснулась пальцем моих губ. Тише. — У меня два часа. Увези меня. Куда хочешь. — сказала ты, вместо того, чтобы уйти. И были два часа, как две минуты. И мы жили в этом времени, знали и забывали, что ложь, может оказаться правдивее. Два часа позади. Ты прижалась ко мне, и тепло твоей щеки воспалили мои глаза. Я понимал, такое длится не бесконечно…», но педаль газа не отжимается. Полоска дороги. Разделительные полосы. Рекламные щиты. Стоящие на остановках, вы не знаете, как жить в скорости, как вечно приходить и уходить, а ночью ждать дня, когда она подарит только два часа. Она, сидящая возле окна четвертого этажа реанимации, с предчувствием в сердце, что рядом лежит человек, которого она знала.

«… Приходит время, когда нужно нажать на тормоз. И теперь тебе не надо ждать моего звонка, и бесконечно лгать самой себе. Я уезжаю. Насколько? Не знаю. Я жалею лишь об одном. Почему я не встретил тебя раньше? Было бы все по-другому. Жизнь, это самая большая ложь.»

Додав Art-Vertep 22 лютого 2003

Про автора

Я Сергей Хмельницкий 1974 года рождения, признаю себя независимой творческой личностью. А посему о себе рассказывать не умею и не люблю. А в двух словах… Если честно, стал писать от скуки и собственного самоутв