Автори / Іван Тюссо / Трагедия
Ветер рванул крышку неба и обрушил на город шум крыльев напуганных птиц. Первые капли упали на перрон, и люди испуганными комками вжались в пластик вокзала, под ярко раскрашенный козырек. Птица, уставшая от летнего зноя и пыли, блаженствовала, подставляя распушенные крылья и хвост невидимому дождю. Природа помрачнела; темные громады растений угрожающе ворчали где-то на подступах к платформе. Фонари жалобно замигали. Вдали, с двух сторон далеко разбежавшегося проспекта, раскинулись торжественно-каменные кварталы; за считанные минуты они почернели, превратившись в злобные, ощерившиеся зрачками окон джунгли. В душе у каждого шевельнулась тень страха – боязни перед чем-то необъяснимым и невыразимо кошмарным.
На перроне, под открытым небом, под дождем остался стоять совсем молодой парень – лет шестнадцати, не больше. Легкий розовый анорак мгновенно намок, ласково и влажно прижавшись к юному телу. Мальчик стоял, понурив голову и не замечая никого вокруг. Вода стекала по светлым волосам, достигала их кончиков, собиралась в тяжелые капли и печально срывалась вниз, на белый каучук кроссовок. Было нечто пронзительно-трагическое в этой фигуре. Паренек походил на Ромео, застывшего над бездыханным телом Джульетты. Ни единого движения – Пьета, воплощение скорби. Немудрено, ибо то, что пришлось пережить ему, вряд ли по силам хрупким плечикам подростка; в свои шестнадцать он только и умел, что решать задачки по физике, бродить закоулками «Blood Runner» да гонять с друзьями в футбол. Володька – так его звали – был самым обычным среднестатистическим парнишкой; до сего дня…
Из-под спасительного козырька, отделившись от серой толпы, недовольно ворчавшей на природу, вырвалась другая фигура. Мужчина лет тридцати, высокий, в кожаной куртке, подбежал к парнишке, схватил его за руку и буквально оттащил с открытого, поливаемого дождем пространства, под навес, где, из-за удаленности от входа в помещение вокзала, не было никого.
Он стал трясти парнишку и о чем-то спрашивать. Володька поднял на него ярко-голубые глаза, в которых не было ничего, кроме боли.
«Вова», ответил он.
Мужчина что-то еще говорил, но без результата. Мальчик молчал, Единственное, чего ему удалось добиться, так это кивка головой – едва заметного, смущенного кивка.
Он снял куртку, накинул ее на Володьку и буквально перетащил его бегом под козырек. Однако там, среди безучастных, равнодушных людей, они не остались. Мужчина увлек мальчика в здание вокзала. Они прошли – он уверенным, сильным шагом, а Володька едва перебирая худенькими ногами – зал ожидания, пахнущий новым лаком и спящими бомжами; потом спустились по широкой лестнице с хромированными перилами, преследуемые подозрительным взглядом коренастого охранника.
В буфете мужчина купил мальчику кофе в пластиковом стаканчике. Пока Володька пил, он что-то втолковывал ему, энергично жестикулируя. Когда кофе был допит, они вышли из вокзала, сразу окунувшись в толпу галдящих туристов из Китая. Растолкав всех, мужчина подошел к ближайшему такси, ведя за руку молчаливого Володьку. Тотчас подскочил улыбчивый кавказец-таксист…
Играла музыка, воздух звенел жизнью. Повсюду витали улыбки, эхом вибрировал смех.
Праздновалось его шестнадцатилетие. Приглашены были и родные, и друзья. Лешка подарил классный спиннинг – Володька давно о таком мечтал. Открытки уже некуда было ставить. Самая смешная – от девчонок: «Угадай, что это – серое, носатое, в кедах и всегда поздравляет друзей?» Открываешь – а там слон с огромным высовывающимся хоботом, цветочком и подарком в руках. Хобот – это, наверное, намек…
Кто-то разлил, откупоривая бутылку, шампанское. В комнате повис характерный, устойчиво связанный с праздником запах. Отец, широко улыбаясь – прям кот чеширский! – извинился и скрылся в прихожей. Вечно у него дела какие-то!
Квартира у Володькиных родителей гигантская просто – шесть комнат, потеряться можно. Отец – директор хладокомбината. Володька знал, что многие друзья ему завидуют. Часто слышал обидные и откровенно мерзкие вещи в адрес своей семьи. Говорили, будто папка его слишком красив и моложав для своих сорока лет и, мол, якобы работницы хладокомбината и горадминистрации, а также всевозможные особы легкого поведения не оставляют без внимания такого милашку.
Володька всегда, сколько себя помнил, был человеком взвешенным. Убедить его в чем-нибудь было задачей не из легких. Обмануть – тем более. Он не верил россказням про отца. Скорее поверил бы в собственную греховность, чем в его вину. Отец всегда был так корректен, нежен с матерью, строг и внимателен с сыном, справедлив в суждениях. Фактически все, что Володька в этой жизни знал и умел, ему досталось от папки. Отношения между ними были удивительно ровными, почти идеальными…
Застолье шло своим чередом. Основной жор у гостей прошел, теперь все в основном брали что-нибудь со стола, чтобы закусить выпитый алкоголь. Закончились салфетки – сигнализировала Танька перепачканными в соус руками. Володька соскочил с кресла, в котором поцеживал – едва ли не первый раз в жизни! – шампанское и разглядывал свой бесценный спиннинг – и направился на кухню. Надо было пройти длиннющий темный коридор. Кое-где светлели прямоугольники дверей.
Коридор… Длинный темный коридор… Отныне для него это метафора страха. Коридор смерти, коридор ужаса. Туннель, пронзенный кожаными крыльями чудовищ, испещренный волосками мелких хитиновых тварей, полный ядовитых испарений от полуразложившихся тел. Он вынужден теперь всегда идти по этому коридору. Всегда – с трудом делая каждый следующий шаг, с трудом продвигая свое хрупкое тельце, с трудом сдерживая рыдания.
Лешка – лучший друг, подаривший спиннинг… Как-то они вместе пошли на Голубое озеро, неподалеку от города. Было очень жарко, просто неимоверно жарко. Они долго купались, бесились, бегали голышом по пляжу. Устали, полежали на песочке, почувствовали, что начинают сгорать. Лешка предложил пройтись по лесу. Володька согласился. Как есть, голышом, они вошли в редкий соснячок. Деревья обступили их стройной колоннадой. Очень быстро они заблудились. Пространство вдруг сжалось до узких щелей между чешуйчатыми стволами. Им стало страшно. Лешка закричал. Они шли, дрожа и покрываясь гусиной кожей. Так прошел где-то час. Потом устали и сели – нет, буквально свалились – у какого-то дерева. Заснули, прислонившись друг к другу. Кожа к коже, плечо к плечу. Первым проснулся Володька. Встал и, словно по наитию, пошел. И сразу же вышел к пляжу. Потом вернулся, растолкал Лешку, они пошли вместе – и снова вышли…
Мужчина – его звали Дмитрием – жил на другом конце города, в элитной высотке. Красивый, увешанный зеркалами лифт поднял их на шестой этаж. Кто-то уже успел украсть лампочку – и проникновение в квартиру сопровождалось нетерпеливым царапанием ключа в поисках замочной скважины. Двери было две – железная и деревянная, этакая вычурная, готическая. Когда они вошли, Дмитрий сразу же незаметным движением включил свет. Прихожую заполнило ярко-желтое электричество.
Володька стоял, потупившись, на пороге. Хозяин чуть не силой втащил его внутрь и захлопнул железную дверь. Деревянная осталась открытой. Потом, не раздеваясь сам, он снял с парнишки куртку, присел, развязал кроссовки, поднял сначала одну ногу, снял обувь, затем другую. Вокруг Володькиных ног на полу образовалась лужа…
Дмитрий поднялся и сурово взглянул на парня.
«Мне раздеть тебя или ты справишься сам?», спросил он. «Ванная там».
Он указал на одну из дверей в коридоре.
«Там есть халат, полотенце ну и все остальное. Справишься, надеюсь?»
Володька кивнул. И, оставляя после себя мокрую дорожку, потопал к ванной.
Дмитрий, удовлетворенно улыбнувшись, разулся и пошел в противоположном направлении – на кухню.
Обстановка квартиры отдавала гламуром и чернухой одновременно. Бархатные шторы сочетались с вставленными в рамки фотографиями расчлененных трупов, очаровательные пухлые диванчики теплых цветов – с развешанным по стенам оружием. Этакое логово впавшего в детство Дон Кихота.
Володька пробыл в ванной где-то полчаса. Дмитрий тем временем изобретал что-то поесть, критически изучая содержимое гигантского двустворчатого холодильника. Холодильник-исполин изрыгнул из своих недр вначале коньяк, потом палку «Брауншвейгской», балык, маслины, грибы и, видимо, вчерашний салат оливье. Расставив все это красивенько на столе, Дмитрий наполнил водой турку и поставил ее на огонь. Он включил вытяжку, и кухня наполнилась низким гудением, похожим на урчание мотора. Становилось жарко – и Дмитрий расстегнул рубашку. Показалось его тело – поджарое, мускулистое; животик хвастливо щеголял красивыми кубиками, кожа переливалась золотистым, истинно медовым загаром.
Скрипнул пол. Хозяин обернулся. Перед ним стоял Володька. Он не стал надевать слишком большой для него халат – лишь обернул свои узкие бедра полотенцем. Глаза блестели – наконец-то в них появилась жизнь!
«Кофейку?», поинтересовался Дмитрий, скользнув взглядом по ладной фигурке паренька.
Володька улыбнулся – одними лишь уголками розовых, пухлых губ – и кивнул.
«Ты всегда только кивками разговариваешь?», иронично заметил Дмитрий.
«Почему же…»
«Я – Дмитрий», протянул руку хозяин.
«Вова…», слегка сжал большую красивую ладонь своими белыми пальчиками парнишка.
«Знаю. Ну, вот и познакомились!», во весь рот улыбался Дмитрий. «Сейчас доварится кофе и – по коньячку. Отказы не принимаются».
За одной из дверей раздался скрип. И какой-то вздох. Володька отсановился, прислушался, Нет, наверное, показалось. Если бы где-то горел свет, он бы заметил. А во всех комнатах было темно. Он двинулся дальше. Но тут из комнаты – это был кабинет отца – донесся тихий всхлип и какой-то шлепок. Теперь Володька был уверен, что ему не показалось – он слышал это. Сильно удивленный, он подошел, взялся за ручку и немного приоткрыл дверь.
Сначала он ничего не увидел, лишь какое-то смутное движение на отцовском столе. Но комнату освещал уличный фонарь – и глаза быстро привыкли. Коленки у Володьки задрожали…
Спальня у Дмитрия была просто шикарная. Кованая кровать, зеркальные шкафчики по бокам, зеркальный потолок, гигантский портрет Бэкхема во весь рост. Из одежды на знаменитом футболисте были лишь узенькие плавочки небесно-голубого цвета.
Володька присел на круглый пуф, стоявший возле кровати. Дмитрий подошел и ласково погладил его по голове. Мальчик поднял глаза и умоляюще взглянул на хозяина. Дмитрий улыбнулся. Он присел, обнял Володьку за плечи и нежно прикоснулся своими губами к его груди. Он изучил все его тело – касаниями, поглаживаниями, поцелуями. Потом опять поднял голову и внимательно, долго посмотрел прямо в глаза. Там он прочел одновременно и вызов, и безволие. Тогда Дмитрий взял Володьку на руки – легко, словно пушинку – и перенес на кровать. Незаметно на пол соскользнуло полотенце.
Отец!
Красивое мускулистое тело молочно белело в струящемся свете. Оно ритмично содрогалось, склонившись над чем-то. Володька с ужасом понял, что это «что-то», бившееся в экстазе под его отцом, было его другом, Лешкой. Тем самым Лешкой, что подарил спиннинг…
Отец издавал какие-то глухие, утробные звуки. Он напоминал зверя, терзающего добычу. А Лешка тихонько повизгивал. Он был буквально распластан на столешнице. Его худенькое тельце терялось под большим, крепким телом Володькиного отца.
Казалось, что у парнишки остановилось сердце, что оно вот-вот выскочит. Что-то глубинное, тварное рванулось изнутри, из самых недр души. В свете уличного фонаря блеснула первая слезинка… Он развернулся и вышел.
«Теперь спи», Дмитрий нежно погладил уставшего мальчика по спине.
«Мне понравилось… Боже, мне понравилось!», услышал он прерывистый шепот Володьки.
«Спи, спи!»
Дмитрий укрыл паренька одеялом, прижался к нему своим сильным телом и закрыл глаза. Сон овладел им почти сразу. Дон Кихоты отличаются здоровым сном.
А Володька лежал с открытыми глазами. Он все еще ощущал в себе ЭТО. Все еще чувствовал странное, ни с чем не сравнимое удовольствие, щемящее чувство наполненности. И помнил боль…
Пасмурный полдень окутал густой шалью вокзал. Пассажиры угрюмо выглядывали электричку. Большинство ожидало дождя – об этом говорили их зонты.
Где-то далеко, на гребне синеющих холмов, появилось длинное тело грязно-зеленого поезда.
К самому краю платформы подошел паренек. Он поковырял кроссовкой присохший к плитке мусор, что-то сосредоточенно изучая внизу, между рельс. Потом поднял голову и посмотрел на небо. В небе, в грязно-серой графике безумного полотна, низко летел самолет, и беззвучно парила большая темная птица.
Поезд приближался. Уже был слышен его тяжелый шум. Присутствие поезда – как вывешенное на сцене ружье.
Пассажиры заволновались. Кто схватился за сумки, кто стал медленно, но уверенно, нагловато поглядывая по сторонам, подходить к краю.
А вот и зеленая морда электрички.
Вдруг платформа ахнула. Красная куртка мелькнула и исчезла внизу. И тут же звуки смешались: визжание и скрежет тормозов, глухой стук тела и крики ужаса среди толпы.
Птица, черная птица в небе заслонила белый самолет.
Додав Одаліска 25 листопада 2007
Про автора
Журналіст, письменник, продюсер. Автор скандальних публікацій у "Бульварі Гордона" та інших "жовтих" виданнях. Готу є до видання кілька поетичних і художніх творів. Займається пошуком молодих талантів та їхньою розкруткою.
