Ігор Бондар-Терещенко / Бич божий. Рецензія на книгу Володимира Рафеєнко

Владимир Рафеенко. Флягрум. Поэма.
– Новый мир, № 1, 2011.

Герои прозы Владимира Рафеенко зачастую рассеяны во времени и пространстве не по самой лишь природе вечных скитальцев, зачастую этой самой природой обиженных. Ну, уехал «на съемки к Феллини» сторож Заболот из его «Краткой книги прощаний», а филолог Зябко из «Невозвратных глаголов», помнится, «быстро оделся и поехал к тете Нине в кулинарию, а потом и дальше, куда-то дальше, уже и не вспомнишь куда». И пускай уже в новейшей поэме «Флягрум» у Рафеенко целая компания мужичков, «выпив, полезли на тополь, чтобы все-таки достать Белку, и больше их в этот вечер никто не видел», но ведь потом все эти герои с персонажами как-то ненароком, исподволь выныривают из уютного болотца южнорусских сюжетов и тихих любовных коллизий! И оказывается, что перед нами не пестрый калейдоскоп историй, а полновесный роман с донецким мениском. И назван он поэмой лишь из любви к стилизации. Генеалогия подобного «заимствованного» жанра витиевата и изысканна, выдавая как подноготную профессиональных интересов автора-филолога, так и прочие его увлечения родной словесностью. Во-первых, это два «б» – Бунин и Библия, затем, естественно, Веничка Ерофеев и Саша Соколов.

Ну и, конечно, Гоголь. «Знает ли мой читатель, как упоительно пахнет земля! – восклицает автор «Флягрума». – Как чисты эти ранние февральские утра! Вы замечали, как вкрадчиво и таинственно звучит трамвай в тумане? Буквально как глухарь на току. Лужи, темный снег, мягкая земля, тонкие стебельки зеленой травки, а если присесть в стороне от дороги, от случайных прохожих, в глубине промерзшей за четыре недели морозов посадки сирени, прекрасного растения семейства маслиновых, на случайный пригорок, расстелив целлофановый пакет, то можно расслышать шаги новой весны…»

Порой совершенно в духе гоголевских «Записок сумасшедшего» герой «Флягрума» по имени Митя Калина, протрезвев, восклицает: «Эх, ма-а-аамочка, мамочка моя, мама! На кого же ты меня оставила, на кого?» И хоть не бьют его палкой в сумасшедшем доме, но болезнь прогрессирует. «У меня все время, знаете ли, болит голова, – сообщает бедолага. – Дело в том, что я в свое время переболел арахноидитом. Арахна – это паучок такой. Вот он мне в голову залез и до сих пор плетет там свои сети. И я все время путаю то, что действительно со мной случилось, с тем, что не случалось со мной вовсе». Таков и сюжет самой поэмы, состоящий из коротких историй из жизни Калины, из которых не особенно ясно, были у героя все эти знойные женщины – «нечто среднее между Наталкой Полтавкой и Ким Бэсинджер» – или ветром надуло их в больную голову. А тут еще «ерофеевские» ангелы не отстают: «А ты помнишь эти истории? – переспрашивают назойливо. – Если помнишь, расскажи нам их. Несколько. Две-три, может быть, историй семь-десять для ровного счета, возможно, даже стоит спеть ряд песен, где это показано со всей силой. Если захочешь, Митя, то разверни ясную картину, в которой слаженно и гармонично предстало бы все, что ты можешь и захочешь представить». И он им, точно как в «Москве – Петушках» отвечает: «Несомненно, безусловно. Слаженно и гармонично. Прямо сейчас». Даром что «и немедленно выпил» не прибавляет. Но пить-то особенно нельзя, голова болит…

Да и как не болеть голове бедного Мити, если папа – директор школы и вечно выпивший кандидат технических наук – в детстве стыдился своего сына-уродца, а мама наоборот – всячески его опекала, тягая в кино на «Девять с половиной недель»? Тогда же, упомянем, и бравый Палисандр из прозы Саши Соколова вырисовывался: «Два часа мелькнули и исчезли, а когда они закончились, пошел слепой дождь, совершенно слепой. Мы стали стремительно мокнуть и стали искать такси. Бряцая шпорами, отряхивая росу с погон, я открыл дверцу «Волги». В синематограф, любезный!» Неудивительно, что в итоге повзрослевшее чадо, с одной стороны, пытаясь выглядеть бравым мачо, неумело пристает к женщинам в автобусе, а с другой – безусловно, страстно желает любви чистой и возвышенной. Таким образом, поэма «Флягрум» – это сплошной монолог, переживаемый как цельное сообщение, склеенное горькой слюной детских обид и взрослых измен. Сюжет, конечно, расплывчат, и герой то и дело щурится на прошлую жизнь, хотя рассмотреть вишневую ветку, которой знойная дева стучит ему в окно, все-таки успевает. Причем именно липовую, что важно – словно веточка жимолости (и никакая иная), которой Веничка Ерофеев рекомендовал размешивать коктейль «Слеза комсомолки».
 

http://exlibris.ng.ru/printed/252976