Ігор Бондар-Терещенко / Фрагмент книги Ігоря Бондаря-Терещенко "От Голгофы до Шизгары"
Приключение гольфа в Стране Советов.
Известно, что гольф попал в Российскую империю лишь в конце XIX века, будучи экспортирован великим князем Михаилом из Шотландии, где он увлекся этой игрой во время своей заграничной ссылки. Уже в начале ХХ века на Украине сия экзотическая забава упоминается у архитектора Георгия Лукомского, культового архитектора эпохи Серебряного века, известного, в частности, своим альбомом «Старинные усадьбы Харьковской губернии». Идея данного спортивно-этнографического проекта была проста, как бутерброд. Сиятельный граф Клейнмихель садится с упомянутым архитектором в авто и объезжает окрестности с твердым намерением уложить реестр патриархальных усадеб, а также отыскать образцы аристократической культуры, представители которой, помимо всего прочего, выписывали в родное поместье не только суп из Франции, но и барскую игру в гольф из Британии. В руках у путешественников – дефицитные фотоаппараты и набор клюшек, а на сердце – неясная тревога, ведь на дворе уже лето 1914-го. Предчувствия их не обманули – Первая мировая война прервала сей доблестный труд, барские забавы в гольф пришлось отложить, ну а альбом помещичьих усадеб вышел уже в 1917 году в революционном Петрограде.
Что же все-таки обнаружили в Харьковской губернии заезжие спортсмены-любители? Кроме обветшавшей церковной застройки, почти ничего, хотя полуспортивных Маниловых в этих краях водилось немало. Играли господа помещики и в гольф, но в основном на неприспособленных для игры территориях. Этому способствовал невысокий уровень тогдашних ландшафтных специалистов и архитекторов, согласно Лукомскому, – если не «просто чертежников и выскочек» вроде Владимира Ярославского, то липовых авторитетов наподобие Александра Палицына, который только и делал, что «гулял, обнявшись, с другом-соседом по аллеям фруктового сада, беседовал об архитектуре и мебелях». Поэтому невеселый культурологический ландшафт метафизически-имперского пошиба процветал на Слободской Украине еще длительное время. Со времен Аракчеева поддерживали его на этих землях всевозможные туристические, но никак не спортивные артефакты: столбы придорожные, разделительные, пограничные. «Проезжая по ровным, несколько унылым дорогам, пролегающим по харьковским равнинам и редко когда холмам, часто встречаешь такие обелиски и пирамиды, – писал неутомимый Лукомский в далеком 1914 году. – И хотя Украина не выработала своего характера барского «ампирного» дома и тщетны усилия украинофилов даже такие постройки, как Яготин или Пануровку, причислять к якобы специфически украинским, поле для гольфа найти здесь довольно несложно». Да что говорить, в тогдашней Слободской Украине, словно в Греции, было все или почти все! Когда Александр ? посетил писателя Григория Квитку-Основьяненко в его усадьбе, то был в величайшем восторге от оранжерей, бронзы и мрамора. «Не во дворце ли я?» – изумлялся император.
В дальнейшем развитие гольфа на Украине постепенно угасло. Да и мог ли развиваться сей специфический вид игры в голодные годы возрождения украинской культуры? Во времена военного коммунизма – вряд ли, поскольку даже призыв к молодежи Осипа Мандельштама выйти «на разлинованные стадионы» не предполагал разметку поля для гольфа в одиозном «спорте для миллионеров», а посему вовсе не бодрил затаившихся до прихода прежней власти современников поэта-попутчика. Словно Александр Иванович Корейко из «Золотого теленка» Ильфа и Петрова, все они, как один, готовили себя к будущим спортивным сражениям, походя на боксера, расчетливо подготавливающего свой триумф. В том, что старое вернется, никто из «бывших» не сомневался. Они, словно упомянутый Корейко, берегли себя для капитализма. Увы, не случился таковой в Стране Советов, и про клюшки с лунками пришлось на некоторое время забыть.
Впрочем, даже недолгое возрождение «буржуйских» тенденций в эпоху НЭПа оказалось для застопорившихся социальных тенденций в СССР настоящим чудом. Этот период 1920-х годов характеризовался отходом от жестких позиций военного коммунизма. Разрешались концессии с привлечением иностранного капитала, революционные крайности прошлого были отброшены, а временная либерализация власти привела к признанию таких традиционных ценностей, как собственность и частная инициатива. Короче, роскошь в сложный период военного коммунизма не приветствовалась, а вот во времена самоцветного быта эпохи НЭПа – совсем другое дело.
Таким образом, сей романтический период в истории Страны Советов, ознаменованный вещным слиянием былой аристократической культуры с новорожденным эрзацем времен раннего социализма, как нельзя лучше подходил для развития в Украине экзотического вида спорта с «галантерейным» названием. Кстати, и буржуйские бриджи с гетрами и не менее фривольные брюки фасона «гольф» под спортивные грубошерстные бриджи и массивные башмаки желательно вишневого цвета тогда же стали активно наличествовать среди модных аксессуаров новоявленных советских нуворишей. Используясь не только как деталь наряда городских щеголей, но и как форма одежды в определенных видах спорта. Например, в игре в гольф, которой грешили новые украинские господа из старых партийных кадров. По правде говоря, только именитые интеллектуалы из литературной элиты могли позволить себе сию роскошь. Например, Майк Йогансен – украинский поэт, писатель, теоретик литературы и претендент на звание чемпиона СССР по теннису. «Что должны означать гольфы? – восклицал сей феномен, обыгравший на бильярде самого Маяковского. – Музейная ли это редкость в Харькове среди френчей 1923 года или гольфы, как и одноименная игра, представляет собой некий живой сигнал: – Выкуси. Через полгода все оденемся в гольфы».
В то лихое время моложавая эпоха советского конструктивизма, выскальзывая похотливой девкой из-под громоздкого этикета прошлого, охотно стелилась под авантюры дозволенных властью плейбоев вроде Майка Йогансена – от модных формалистических изысков в литературе до заграничного гардероба и на удивление ловко налаживающегося быта советских писателей. Чем же она занималась, эта прирученная властью украинская литературная богема? «Моя профессия, – писал Майк Йогансен, – играть в теннис, бильярд и прочее. Это прочее и есть все, что останется после меня, когда я, умерев, не смогу играть ни в теннис, ни в бильярд». Более того, профсоюзное начальство поощряло подобные веяния среди писателей, материально обеспечивая советскую интеллектуальную элиту. Кроме решения пресловутого «квартирного вопроса», особых усилий для перековки литераторов из «бывших» в активных строителей «новой жизни» не понадобилось. Власть лишь слегка подкорректировала генетическую склонность «новых господ» к кастовому разделению – но уже не на «дровосеков и чабанов» из предсказания поэта Святослава Гординского, пришедших на смену ликвидированной аристократии, а на партийных трубадуров нового политического строя – будущих «инженеров человеческих душ», внедрявших коммунизм в искусство. В конечном итоге, литературный процесс 1920–1930-х годов представлял собой организованное движение, каждый из элементов которого – от футуристов до «попутчиков» – определялся не вектором литературной эволюции, а социальной направленностью. Советский режим желал иметь подле себя всю «профсоюзную» литературу без исключения, вынуждая ее ориентироваться не на собственные творческие задачи, а на господствующую идеологию. Поэтому социальный фактор немало значил для украинского писателя, определяя его отношения с властью и влияя на размеры заработка.
 Вся наша жизнь состоит из попыток сделать точный удар. Фото Reuters |
Прикармливая писателей, новая власть удерживала их на щедрой диете социальных льгот. Вся литературная братия состояла на спецобслуживании, близком к нормам сотрудников центральных партийных учреждений. Таким образом, советская власть фактически подтверждала статус Союза писателей как идеологического филиала ЧК-НКВД-ГПУ, внеся в 1932 году членов Литфонда в список официальной номенклатуры. Так, например, в 1930 году в Харькове – тогдашней столице Советской Украины – был сдан в эксплуатацию писательский дом «Слово» – новейшее изобретение в эстетике социалистического общежития. Подобных оазисов передовой коммунальной культуры в городе открылось немало – «Железнодорожник», «Металлист», «Швейник», «Медик» – но дом «Слово» был особенный. Чем же он отличался от всех прочих? Во-первых, выгодным местом расположения, наличием в квартирах бесперебойного водопровода, а также невиданного по тем временам персонального телефона. Во-вторых, входящим в ассортимент услуг элементов писательского труда – дефицитной пишущей машинки, рояля, обязательной домашней прислуги, а также солярия на верхних этажах здания. В-третьих, жильцы дома «Слово» отличались от простых смертных граждан исключительно барскими ритуалами – вроде охоты с собаками, номенклатурными банкетами и спортивными играми во дворе дома.
Поначалу энтузиаст гольфа Майк Йогансен был против устроения гольф-комплекса неподалеку «Слова». Мол, все это будет перегружать пролетарский гольф-клуб шумной инфраструктурой, не имеющей налета аристократичности. А шумным сие заведение было бы обязательно, ведь недаром его хотели назвать «Гольфшторм», и даже журнальчик для таких нужд решено было издавать, да только всеукраинское издательство, имеющее такое же название, запретило. Опасения учредителя клуба были не напрасны, ведь мероприятий в среде жителей дома «Слово» хватало с лихвой – дружеские выпивки писателей в соседних бурьянах, заседания «Всеукраинской академии пролетарской литературы» (ВАПЛИТЕ) в кустах за городским Оперным театром. Но все это было так, изжога жанра, и «спортом» тогда назывались разве что недельные запои «на спор» между Владимиром Сосюрой, Мыколой Кулишом и Мыколой Хвылевым, закончившиеся самоубийством Хвылевого в 1933 году. А вот настоящей «домашней» забавы не хватало. И поскольку для начала достаточно было небольшой спортивной площадки вблизи дома «Слово», то первые игрища – в том числе и в гольф – происходили именно на ней. Бывало, выходил во двор щеголеватый Майк Йогансен с мячом под мышкой и давай кричать в распахнутые окна: «Обыватели! Айда играть на пиво!» Футбол разомлевших от доверия власти украинских писателей интересовал мало. Пиво, конечно, больше. Поэтому объявленный Йогансеном турнир игры в гольф, призом в котором было пиво местной марки «Новая Бавария», воспетое самим Маяковским, заинтриговал жильцов писательского дома.
Трудно представить, как пролетарские писатели, оттопырив мизинчик, хаживали в начале 1930-х годов по «гринам» в белых туфелях, начищенных зубным порошком, попадали в лунки и важно кричали: «Мяч». Но ведь было! Уцелевший в партийной мясорубке писатель Кость Гордиенко рассказывал, например, автору этих строк о легендарном турнире между командами литературных сообществ «Пролитфронт» и «Группа А». Упоминаний об этом событии не найти ни в одном из учебников по истории украинской советской литературы, умалчивающих о не менее важных событиях. Например, о съезде украинских писателей, остававшихся в оккупированном Харькове 1942 года и активно сотрудничавших с новой властью.
* * *
Но вернемся к «спорту для миллионеров» в довоенной столице Украины. Одной из главных проблем в организации писательского турнира по гольфу был поиск участка для игры. Найти 18-луночное поле во времена, когда Харьков заканчивался уже за зданием Госпрома, стоящим в нынешнем центре города, было совсем несложно. Поначалу, правда, подумывали о Шатиловке – диковатом городском районе, куда ходили на охоту местные корифеи пролетарской литературы, но после остановились на площадке возле дома «Слово». От «Группы А» на турнире присутствовали Майк Йогансен, Олекса Слисаренко и Юрий Смолич. «Пролитфронт» представляли Михайло Яловый, Остап Вишня и два Мыколы – Хвылевый и Кулиш, поплевывавшие семечки в сторонке. Среди активных болельщиков Кость Гордиенко вспоминал литераторов Мыколу Копыленко, Олексу Вражливого и Юрия Яновского, а также драматурга Александра Довженко. Пришли и харьковские короли бильярда – Ривкин и Зегер. Заводила Майк Йогансен пожертвовал для матча свои собственные клюшки.
Что сказать о самой игре? Память мемуариста, десятилетиями вытравливавшего из себя воспоминания о красном терроре, не сохранила подробностей. Но в общих чертах «спортивные» настроения литераторов были поведаны Костем Гордиенко весьма метко. После первого удара поскучневший Кулиш закурил, а Хвылевой прилег – ну словно в рассказе Сергея Довлатова. По «ямкам» писатели сдуру не лупили, поскольку старина Майк, памятуя о введенном еще в 1911 году понятии «пар» – оптимальном количестве ударов по лунке, – придерживал за локоть разгоряченных игроков. А вот мячики, ясное дело, были никудышные. О единых параметрах, введенных на Западе в 1921 году, учредитель матча, конечно, знал и даже привез из загранкомандировки пару штук, но тогда в ход пошли мячи разного веса и размера.
Играли, ясное дело, кто чем и кто в чем. Никто из участников, кроме группки энтузиастов во главе с великолепным Майком, клюшку для гольфа в руках сроду не держал. Полной загадкой были и правила игры в гольф. Конечно, полянка близ дома «Слово» отличалась от британских ландскейпов и размером, и покрытием, поэтому обошлось без техники замаха и удара на сотни метров. Было весело, шумно и не всегда удачно, но каждый удар немедленно отмечался победным кличем болельщиков. Солнышко припекало, в глазах рябило от самодельных мячей, но количество баллов одной из команд составило аж 96 очков. С одинаковым количеством баллов в финал вышли обе команды, поэтому спор капитанов был неизбежен. И завершился он триумфом команды под предводительством Майка Йогансена, решившим исход турнира.
* * *
Как сложилась дальнейшая судьба гольфа в советской культуре? Оставаясь «буржуйской» прерогативой вплоть до перестройки конца 1980-х годов, он лишь в качестве жанрового извращения воспевался в произведениях художественной литературы. Так, в детской повести «Приключения капитана Врунгеля» Андрея Некрасова есть сцена игры в гольф главного героя с начальником порта в Сиднее. «Разбудил Лома, спрашиваю, – рассказывает неутомимый капитан, – что нужно для гольфа? Он подумал, потом говорит: – По-моему, Христофор Бонифатьевич, нужны трикотажные гетры, и больше ничего. Есть у меня рукава от старой тельняшки. Возьмите, если хотите». Примечательно, что игра в гольф таила в повести Некрасова, написанной в 1937 году, массу историко-политических нюансов, изобилуя примерами хитроумных провокаций и воспевая победу советского разума над капиталистической культурой. Клюшки для гольфа, отобранные помощником Врунгеля у местного аборигена, оказываются бумерангами, сыгравшими роковую роль в развязке истории, а мальчик, подающий мячи, оказывается японским шпионом по имени Хамура Кусаки. И даже пресловутая русская смекалка подыграла сюжету, в котором кенгуру с мячиком, залетевшим в сумку, помогла бравому капитану Врунгелю с честью выйти победителем, не посрамив славы русского флота.
Кстати, о славе. Ясно, что милитаристические настроения в повести Андрея Некрасова – родом из памяти о русско-японской войне 1905 года. Но как прочно со времен «Приключений капитана Врунгеля» пресловутый «японский» след прижился в культуре постсоветского пространства! В кинематографе новейших времен гольф продолжает ассоциироваться не только с «британскими» эскападами Джеймса Бонда в «Золотом пистолете», но также с изящными реверсами из Страны восходящего солнца. Впрочем, не без намека на «удобную» конфиденциальность, присущую игре в гольф. «– Сосо, тебе тоже нравится эта игра? – вопрошают у главы якудзы в фильме «Смертельный шаг». – Откуда, черт подери, я знаю? – звучит в ответ. – Это то, чему я научилась у больших боссов. Вот место, где хорошо делиться секретами. Давай поговорим, здесь нас никто не подслушает».
Наверное, хорошо, что времена больших боссов понемногу уходят в прошлое, а гольф демократизируется, наращивает мускулы и раскрывает свои секреты для всех желающих. И пускай это еще довольно дорого, но сыграть в него, товарищи, все равно хочется. Хотя бы на патриотическое «пиво» – в духе далеких 1930-х.