Інґеборґ Бахман / Повесть непогашенной сигареты

В изданном львовской «Классикой» романе Ингеборг Бахман «Малина» интимное оказывается намертво спаянным с историческим.

Что мы слышали об Ингеборг Бахман до сегодняшнего дня? Почти ничего, если не считать созвучия вымерших рок-динозавров «Bachman Turner Overdrive». Да еще у Тараса Прохасько один из персонажей дает почитать подружке ее рассказы. Вообще-то чтиво не из легких: можно доплыть до середины романа «Малина» и так не узнать, чего же хочет главная героиня. Какие-то письма, коты, нелепые увлечения… Переводчице книги Ларисе Цыбенко надо поставить памятник.

На самом же деле феерический роман Ингеборг Бахман является ее высшим достижением, фиктивной биографией и увертюрой к циклу произведений под названием «Виды смерти». В этом длиннющем эпическом творении, написанном безжалостным психоаналитиком и философом, содержится бесконечное множество способов истребления собственного «Я» и столько же способов постичь женскую психику. И все это украшено музыкой, снами, цитатами из Шекспира и Флобера, абсурдными телефонными монологами в духе Жана Кокто. А также описаниями чудесной послевоенной Вены: «У Відні є вулиці, мов вродливі жінки, на яких відразу кидають погляд, віддають належне їхній красі, та навіть гадки не мають мати з ними близькі стосунки».

По мнению самой писательницы, читать эту книгу следует по-разному: сегодня не так, как вчера или завтра. Поскольку ее героиня считает, что «сьогодні — це слово, яке мають право вживати лише самогубці, для всіх інших воно не має жодного сенсу». А обозреватель немецкого журнала «Stern» в отклике на выход «Малины» в 1971 году писал, что «Бахман проявила удивительную отвагу, сделав клинический случай раздвоения личности литературным событием». Намекая, в частности, и на то, что книга написана бывшей сотрудницей психбольницы.

Но ведь нормальные люди писателей практически не интересуют! Кому нужны те, кто, рискнув однажды отбиться от отары и отведав воли, возвратились назад, ведомые безошибочным инстинктом? Про это Бахман вопрошала в своей давней пьесе «Добрый Бог Манхеттена», персонажами которой были… белки. Мол, что с них взять — с тех, кто укротил в себе и без того неяркий огонек влюбленности, превратив его в терапевтическую процедуру, спасающую от одиночества: брачный союз и совместный экономический интерес! «Деякі люди думають, що я і Маліна є подружжям, — удивляется героиня романа, — для нас це було справжнісіньким відкриттям, ми дуже сміялися».

И поэтому в романе мы наблюдаем любовь женщины к мужчине, которая воплощает в себе классическую любовь к жизни. Правда, как и было предсказано, раздвоенную. Ведь сначала героиня грезит об одном мужчине, сообщая нам, что как-то раз, «слухаючи доповідь «Мистецтво в епоху техніки», зрозуміла, що не хочу мати нічого спільного ані з мистецтвом, ані з технікою, ані з цією епохою, а жадаю лиш Маліни». А некоторое время спустя уже упадает за другим, изумляясь: «Хіба могло б слово «мета», яке вже сьогодні визначає майбутнє, мати інше звучання, аніж Іван?»

В принципе, это неудивительно, если учесть существование монографии Бахман о Мартине Хайдеггере, а также ее увлечение философией Людвига Витгенштейна и любовные романы сначала с Паулем Целаном, а позже — с Максом Фришем. «Битіє оприділяє сознаніє», — написал по подобному поводу Лесь Подервянский. К тому же Малина для героини романа — олицетворение бытового фашизма (любит и поддерживает финансово), а вот Иван, который не любит ее и использует, это уже нечто совсем другое, когда чем меньше женщину мы больше, тем больше меньше она нам. «Минає сьогодні двадцять років, як я кохаю Івана», — обнаруживаем мы признание в начале исповеди героини романа. И узнаем, что этот венгр-эмигрант с двумя детьми на шее «повернув мені здатність сміятися», что «Івана я не боюся, навіть тоді, коли він заламує мені руки за спину і не дає мені рухатись», и «через Івана, якому потрібна гра, я вивчила групу лайливих висловлювань», а также «пообіцяла Іванові вдягати лише такі сукні, які роблять мене красивою та щасливою». И про это произведение «Suddeutsche Zeitung» написала, как о «любовном романе, который полностю отказывается от наименьшей эротической откровенности»?!

Если бы не подобные реверансы, то сочинение Ингеборг Бахман можно было бы назвать феминистским. Ведь попросил же как-то Хайдеггер уважаемую писательницу написать на пару с Целаном стишок к его 70-летию. И что же? Оба ему отказали. Наверняка еще и смеялись над стариком после этого, покуривая в постели. А вот для другой знаменитости — Нелли Сакс — написали! Причем именно дуэтом. Впрочем, пятнышки феминизма в романе все же наличествуют. Скажем, в размышлении героини о том, что «жодному нормальному чоловікові з абсолютно нормальними потягами не спала на думку ідея, що зовсім нормальна жінка хотіла б зовсім нормально бути зґвалтованою».

Скорее же всего, в «Малине» мы имеем дело с первыми признаками проявления коллективной вины немцев за все на свете. Например, за то, что после Второй мировой войны «кожна мала хоч раз лежати із кожним на зім’ятій траві, або, обперта об мур, стогнати, тяжко дихати, деколи всі водночас, поперемінно чи в різнобій». Все равно ведь тот же Иван когда-нибудь да и скажет героине в порыве своего эмигрантского хамства (то есть счастья): «На твоєму обличчі червоні плями, що це з тобою, чому ти так дурнувато всміхаєшся?» Или, лелея свой ущербный патриотизм, упрекнет сексапильную аборигенку, мол, «ти ж нічого не маєш, для чого варто було б існувати!» И обязательно добавит, глядя на ее слезы: «Навіщо ти все ускладнюєш? Я ж приходжу, і цього вистачає». А в самом конце пренебрежительно заметит, что «це я повинен бігати за тобою, доклади до цього зусиль, ти ніколи не маєш за мною бігати, тобі терміново потрібно пройти додаткові заняття, хто ж то прогледів, не дав тобі цих елементарних уроків?»

И правда, кто же недоглядел нас в сладкой дымке любовных пертурбаций, мама? Кто не дал отпор завоевателю? Кто вообще впустил всех этих маугли с тарзанами в наш город, разрушил берлинскую стену и поставил на страже мира дурное слово «политкорректность»? Кто усыпил нашу девственность и подпоил идеалы, изнасиловав уважение к самим себе? «У вогонь любов мене кинула, у любові вогонь мене кинув», — предвидела Ингеборг Бахман такое кидалово в своем романе «Малина». В том числе, и собственную смерть во время пожара, случившегося от непогашенной сигареты. Конечно же, в постели.