SA:) Шевченко / [Он...]

Он гладил шерсть кошки, которая специально для этого выгибалась, пофыркивая и щуря глаза. Она специально становилась именно так, чтобы гладить её только не против шерсти. Но стоило Кому-то из них принести аромат какого-то выкинутого кусочка человеческой еды, как кошка, забыв про все халявные телесные наслаждения, бежала в сторону, откуда доносился этот запах.

Он жалел всех тех, кто без радости на лице попадал вместе с ним под дождь. Особенно ему было жалко тех одиночек, которые видели в нём и дожде только что-то неприятное. От этого они вместе специально не переставали творить непогоду – чтобы эти несчастные запомнили гадкие мгновения и искренне радовались в следующий раз.

Так и получалось – сколько он уже видел пар, гуляющих под дождём на набережной, радующихся дождю и ветру. Пары в нём видели что-то прекрасное.

Он понимал, что ему невероятно повезло. Он мог быть в любой точке на стадионе во время любого футбольного матча, даже за воротами, когда забивают гол. Он мог всё видеть в деталях. Такая роскошь не доступна, например, Солнцу и Луне…

Только он мог видеть, кто в вязком движении транспорта ищет себя, мотаясь в поисках то ли бетона, то ли человека. Кто высматривает красивых людей из окон маршруток и проводит их взглядом как можно дольше с надеждой, что кто-то обернётся, и посмотрев с таким же интересом через мгновение улыбнётся. Только он мог слышать все те песни, которые играют у граждан города в наушниках, особенно у загадочных девушек, возвращавшихся с задумчивым, усталым или грустным лицом куда-то в надёжное убежище. Это единственное, что он перебрал на себя от людей – он накручивал себе мысль, что все они незнакомые, а значит интересные.

Он жалел, что при всей своей уникальности и силе, не мог ни с кем из людей поговорить на их языке. Для него всегда было трагедией то, что он не мог читать их мысли.

Он помогал тем, кто хотел прыгнуть дальше и мешал сопротивлением в лицо тем, кто сегодня в районе «столкновения пустот». Последние зачастую говорили: «Ну вот, ещё и ветер…»