Олександр Любченко / Я вчера испытала катарсис

Гитарные изгибы в темноте и струны, струны, струны. Я курю часто и красные. Моя пепельница забита. Пепельница соседа пуста. Чем лучше я себя чувствую, тем больше курю. Мне плевать на окружающих. И я закрываю глаза. Это как вертолеты на хмельную голову. Стоит только закрыть их — и уносит. Эта приятная, ментоловая тошнота, пряная, мускусная, не интересующаяся твоим мнением. Я в полной уверенности своего одиночества. Одиночества в этой музыке. Его музыка рисует картины. То кричащие, то пастельные на обратной стороне моих уставших век. Любченко определенно гениален. И все же он кланяется, говорит «спасибо», просит прекратить аплодисменты. Иногда открываешь глаза посмотреть на его наслаждение. На его наслаждение своей музыкой. Его танец пальцев по струнам. Желаю всем мужчинам так дотрагиваться до женщин. Желаю всем женщинам так звучать. Желаю каждому хотя бы одного такого прикосновения в жизни. Похоже он не по струнам бьет и гладит, а по нам, сидящим, млеющим, курящим, летающим. Невольно хмурюсь от звуков издаваемых его голосом. Они как выстрелы: начинают с одного, затем навылет, и сквозь каждого из нас. Из нас. На износ наших душ он не устает продолжать свою игру. Абстрагируюсь окончательно. Поднимаю голову — там мой дым от моих частых и красных. Танцует сквозь прожекторы. Я счастливое дитя города. Мне облака и поле заменили дым и прожекторы. И вот я улавливаю каждое движение моего дыма под его музыку. Танец. Я понимаю, с радостью, тихой и разливающейся, понимаю, что это высшая форма контакта между гитаристом и слушателем. Потому что под его струны танцует мой дым из моих легких. Легкий.

Сосед спрашивает у своей девушки: «Нравится?». «М-м», — делает она. Знаю я это «м-м». Она просто закрыта. Она подперла подбородок рукой и смотрит на свою обувь. Обувь красивая, но не сейчас. Она закрыта. Меня почему-то не покидает ощущение, что вся закрытость этого мира в этот вечер сконцентрировалась в ней. Будто она — абсолют закрытости. Простите, девушка, просто в мою спину беспощадно пекло от всего зала, он весь был позади меня, этот горячий зал. А от вас веяло холодом. Удивительно. Курящие мне всегда казались людьми более открытыми. А она смотрит на обувь.

Почти все девушки пришедшие с парнями склонили головы на мужские плечи. Это истома. Это изнеможенность. Только потом понимаешь это. Только утром просыпаешься и понимаешь: «Я вчера испытала катарсис». Только не аристотелевский, несколько минутный, со слезами, или с истерическим смехом. Другой. Пока мы там сидели, все эти полтора часа, с душами нараспашку, он своим многострунным сквозняком обдул их. Наши городские, закопченные, асфальтированные человеческие души. И тот полуночный кашель был самым верным признаком очищения. Он означал что мы теперь красивые…

Лера Мальченко

Фото люб’язно надані Майстернею «Птах»